Черная вдова
Шрифт:
– Что значит – уйгур?
– То же, что огуз. Бык, значит. Но язык у нас древний, гуннский. Вашему, булгарскому, сродни. Однако вы теперь по-кипчакски изъясняетесь. А мы вместо «огуз» произносим «огор». Или «уйгур». Про угров западных ведаешь? Тоже из уйгуров. Гунны. Но с чудью приуральской смешались, язык от них переняли. На Дунай, доносят, ушли?
– Давно. Однако сувары остались. По-нашему – чуваши. И у них бык – огор. Отчего, не скрой, тут все пьяные? И ты несвеж.
– А что ж? Пьем. Араку, молочную водку, из кумыса гоним. Где радость без питья? Вдруг завтра убьют. Лучше выпить, пока не поздно. Надо весело жить.
– Не вижу, чтоб особенно веселились.
– Погоди, увидишь.
– Я слыхал, Чингиз строг к пьянству.
– Строг? Ну и что? Татары гибнут ради Чингизхана. Но даже ради Чингизхана не перестанут пить. Ни чего не поделаешь. Даже Чингиз в этом деле бессилен. Убивать пьяных? Все войско истребишь. И, гляди, безлюдным останешься. Некому будет твой шатер оборонять. Придется куковать на бугре одному, трезвому дураку.
– Потом напишут про походы Чингизхана, и так объяснят их и эдак, и никто не вспомнит – походы те совершала беспробудно пьяная шайка.
– А как же? Делается одно, пишется другое.
– Когда меня позовут?
– Позовут, когда потребуется. А позовут – меж огней проведут, чтоб от черных мыслей очистить. И ты не противься – голову свернут. И о порог не споткнись – прирежут. И еду какую подадут с руки – глотай, иначе пропадешь. Волчье логово. Никто не тащил сюда, сам приполз, а приполз – подчиняйся.
Гайкан пригорюнился, подпер подбородок рукой. В глазах полыхнул огонь от нежданного удара снизу по подбородку. Страж прибрал плеть.
– Отчего повесил голову? Отец умер, что ли? Держись прямо, смотри веселее.
– Дурной, – пожалел купца уйгур. – Нельзя перед татарами уныло сидеть. Боятся – беду накликаешь.
– Я голодный, – пожаловался Гайнан.
– Я сам голодный, – проворчал страж. – Три дня не ел. Потерпи. Принесут – поешь.
– Я, знаешь, не привык по три дня не есть! – вскипел булгарин. – Кто перед тобой? Гайнан-Ага, купец богатый!
– Да ну?! – лениво изумился татарин. – Ох, как страшно. Робость взяла. Поджилки трясутся. – Усмехнулся сквозь зевоту: – Был богатый – теперь станешь бедный. – И опять задремал.
– Погоди, мордастый. – Гайнан поспешно оделся, ухватил татарина за загривок, ударил плоским лицом о столь же плоскую землю. Сотворился гвалт. Набежали. Еще троих повалил Гайнан. Потом и его одолели – когда оправились от удивления неслыханной дерзостью перебежчика и обозлились.
– Годится, – сказал от дверей рослый сутулый старик. – Отпустите.
– Ты Чормагун? Спишь! Я, пока спишь, всех татар перебью.
– Ух ты! Сильный?
– Не слабый.
– Проверим.
Окружили, пьяные, принялись подзадоривать.
Булгарин рубился на мечах, загнал противника в угол. Показал, что и копьем владеет хорошо, и в борьбе устойчив. На кулаках с ним схватился пылкий Орду-Эчен – и отлетел, обливаясь кровью. Татары остались довольны.
– Отчаянный! – хохотал Чормагун. – Первый раз вижу хвастуна, у которого слово делом оборачивается. – И уважительно спросил плотного подростка, недвижно стоявшего рядом: – Годится, правда?
– Годится! А тот – нет. – Конопатый мальчишка полоснул острыми желтыми глазами по растерянному лицу Орду-Эчена.
– Не осуждай старших, дорогой Бату! – укорил старик. Но в прищуренных очах наставника засквозило одобрение. – Он – твой брат.
Юный Бату хмыкнул. Чормагун нахмурился. Прав Бату! Негоже царевичу со слугами играть, отпор от них получать. Людей смешить. Взгляда его должны бояться, падать, узрев страшный лик. А Орду – хуже ребенка себя ведет. На четыре года старше Бату, а в голове – легкий ветер. Первенец, матерью избалован, испорчен песнями про любовь, сказками, ласками, женщинами, что вьются вокруг. Пуст, хоть и порывист – не будет толку. Ущербный.
То ли дело Бату. Недаром имя у него такое – Твердый. Тринадцать лет, а по-взрослому строг, взыскателен. И – жесток. Правда, чует Чормагун – играет Бату в большого, нет-нет да выкажет ребячество, ну да ладно. Все равно – властитель. Единственный в роду Боржигитов рыжеват в Чингизхана. Выспрашивал Чормагун, почему светлобород Чингиз среди черноволосых татар. Может, то божий знак особой избранности? Объяснили книгочеи уйгуры: видно, род Чингизхана – от древних алтайских динлинов, а динлины, по китайским летописям, были народом рослым и белым.
Впрочем, кто знает, что из этих детей получится? А вдруг мягкий Орду со временем отвердеет, а твердый Бату – отмякнет? Не такое случалось. Дело Чормагуна – одинаково обеих наставлять, для того и послал его Джучи под жалкую крепость Айхан, заниматься которой главным татарским силам недосуг. А там посмотрим. Бату-то случайно тут. Воспитанник Субудай-Багатура. Субудай сейчас далеко, ищет беглого хорезмшаха. Мальчишку не решились отпустить в трудный поход, оставили при Чормагуне, чтоб вместе с братом натаскивал. Ладно, справимся. Джучи наградит.
Честно сказать – прогадал, пожалуй, Чормагун, согласившись пестовать Орду-Эчена. Надо бы сразу Бату просить. Субудай при Бату возвысится, а Чормагун – далеко ли пойдет при слабовольном Орду? Ему бы свободу! Он бы развернулся. А сейчас – прихвостень. Надлежит находиться там, где велит хан Джучи. Ладно. У Чормагуна тоже немало прихвостней. Наберется побольше, да ветер переменится – тогда и наверстает упущенное.
– Ты человек для нас подходящий, – сказал воевода купцу. – Заходи. Милости прошу.