Черная вдова
Шрифт:
– Так. Где хранится запас стрел?
– В трех крытых повозках на берегу правого притока Гавхорэ, напротив юго-восточной стены.
– Сало, вино, зерно?
– В обозе, к западу от Айхана, за левой ветвью канала.
– Хорошо. Последний вопрос – где стоят камнеметы?
– У старой мечети.
– Спасибо, гость. Спасибо. Ты спас Айхан от лютой беды. Слушай. Здесь ты видишь людей, непохожих друг на друга. Сарты, кипчаки, туркмены. Каракалпаки. Даже булгарин и русский найдутся. Но мы неплохо ладим между собой. Кровь у всех разная, зато доля –
Курлагут долго не отвечал. Он понуро сидел у костра, думал, тупо глядел в огонь. Вздохнул, угрюмо покачал головой.
– Нет, – сказал он с тоской. – Я должен умереть. Я – предатель. Зарезая начальника. Открыл врагу наши тайны.
Татарин медленно поднялся, сделал несколько, неверных шагов к краю стены. Закрыл ладонями плоское лицо и боком, расслабленный, вялый, будто уже неживой, упал в темноту.
Айханцы остолбенели.
– Вот тебе и содружество бедных, – горько усмехнулся. Джахур.
– Ой, не могу! Задыхаюсь. Уйдем отсюда, иначе упаду… – Мехри, отчаянно мотая головой, потянула Асаль за собой.
Под ногами, жадно присасываясь к обуви, нехотя расползалась, вынутая из-под кирпичного, киркой разбитого пола, пахучая мокрая глина. У стены при блеклом свете слепого, еле тлевшего факела зияло свежевырытой могильной ямой продолговатое отверстие. Оттуда густо плыла липкая сырость, насыщенная злой, невыносимой вонью.
Сдвинутая легкой воздушной волной, захваченная складками длинных платьев, она хлынула вместе с женщинами к выходу, с омерзительной мягкостью обволакивая их, ядовито струясь у брезгливо раскрытых губ, боясь отстать, вкрадчиво опережая.
– Смрад – что дурной человек, – прохрипела Мехри. – Привяжется – пинками не отгонишь.
Уселись под башней, с трудом отдышались. Асаль сказала опустошенно, без слез и надежды:
– Беда. Пропал твой глупый родич. Чую – назад не вернется.
– Оставь! Разве можно так говорить? Молись, удачи ему желай – и аллах отверзнет пред ним обратный путь.
– Нет, не вернется домой Бахтиар.
– Замолчи! Горе накличешь.
– Я знаю, он не вернется.
– Ты перестанешь ныть? Затвердила. О хорошем думай, забудь плохое.
Впрочем, Мехри сердилась лишь для виду. Восток. Верно, что женщина здесь суеверна, однако она к тому же и очень хитра. По-своему, конечно. Почитая бога и святых, она, тем не менее, стремится на каждом шагу их обмануть.
Она весь день бранит озорное чадо:
– Умри, проклятый!
Но это отнюдь не значит, что мать действительно желает навлечь на ребенка погибель.
Опыт давно доказал несчастной – небо лукаво, изменчиво, каверзно; просишь его снизойти, оказать хоть малую милость – оно, издеваясь, поступает наоборот. Умоляешь сберечь урожай – обязательно случится недород. Мечтаешь о пригожем женихе – непременно объявится урод. Ждешь сына – получишь дочь. Стряслось несчастье, надо срочно в дорогу – на дворе, будто назло, непроглядная ночь.
Трудная жизнь.
– Умри, умри, умри!
Может, скажет всевышний: «Она не любит родное дитя? Что ж. Оставлю его сей вздорной женщине, пусть сто лет мучится с ним, негодная».
Ей больно. Ей боязно произносить жуткое заклинание. И все же мать не устает притворно яриться. Мать готова вконец изойти в отборных ругательствах. Лишь бы спасти, сохранить хилое потомство от свирепых болезней, столь же обычных в нищей лачуге, как и голод, голые стены, стенания, ниши пустые, копоть, плесень и пыль.
Жалкое ухищрение. Однако вера есть вера. Именно из подобных соображений простила Мехри юной тюрчайке недобрый смысл ее тоскливых, из сердца вырванных слов. Но Асаль не до хитростей. Удача? Нелепо о ней говорить. Не сумеет бедный Бахтиар выбраться из черного колодца, куда он спустился с друзьями в ненастную полночь. Из таких мест не возвращаются. Там, внизу, смерть.
Асаль – точно камень. Пусто в глазах, пусто в ушах, пусто внутри. Будто сама очутилась в глухом подземелье.
– Я устала, – тупо сказала Асаль. – Надоело. Все надоело. Думать, ждать, сохнуть. Ты не знаешь меня, тетя Мехри. Запомни: не вернется твой родич к утру – умру. Вспыхну, сгорю – и пепла не отыщете. Я девчонка безумная.
– Оно и видно! – закричала Мехри. Теперь она вспылила по-настоящему. – Умереть захотела? Успеется. Живи, пока живется. И когда уже не живется, старайся жить. Жизнь – ненадолго, смерть – навсегда. Наступит час – сама осенит, не отвертишься. Понятно? Ну, и не спеши в рай. Мой кузнец тоже идет на опасное дело, однако я ведь не хнычу. Надо идти – пусть идет. Допустим – не дай аллах! – пропал Бахтиар. Что ты потеряла? Ничего. Была сопливой девчонкой и осталась ею. Все впереди. А я – я ребенка жду от Джахура. Мне трудней. Но креплюсь.
– Нет. Тебе легче. Погибнет дядя Джахур – останется дитя. А у меня? Окажусь я на свете одна с пустыми руками. – Голос Асаль звучал по-прежнему бесстрастно, словно она не о себе говорила – о чужой, незнакомой женщине толковала. – Знай, умрет Бахтиар – кончится Асаль.
– Но жила же ты раньше без Бахтиара? Песни пела, плясала. И умирать не собиралась.
– Жила, потому что ждала. Теперь, когда дождалась, без него не могу. Может, и я… хочу ребенка?
– Ах ты, любовь, лютая напасть! – горько вздохнула Мехри. – Ах ты, дурное сердце женское! И почему ты такое беспокойное?
…Бахтиар – с яростью:
– Волчье отродье! Натаскал их Чингиз. Ладно. Не доходит доброе слово – сталью вразумим. Как пригодился бы сейчас подземный ход. Неужели здесь нет какой-нибудь дыры, ведущей наружу? Должна быть. Не растяпы строили Айхан. Такую крепость – поискать, скала железная. Не могли они, те мастера, оставить ее без запасной лазейки. Должен быть подземным ход. И он есть, я это чувствую. Где-то тут, под нами. Но где именно? Может, старики помогут? Уважаемые, кто помнит, где находилось отверстие?