Черная вдова

Ильясов Явдат Хасанович

О чем говорить? Конец. Айхан забыт. Он никому не нужен. Отныне он – остров, затерянный в море. Такой, где скончался беглый султан. Только не волны, прохладные, чистые, плещут вокруг – клокочет, кидаясь на стены, кровавая муть неприятельских войск. И защитникам крепости, если глядеть не вчуже, приходится туже, хуже, чем было покойному сыну Текеша. Он, умирая, мог изменить хотя бы завещание. Айханцы ж теперь уже ничего не смогут изменить. Ни в чужой, ни в своей судьбе.

Пустую скатерть безмолвия свернул старик Бекнияз. Он схватил толстую палку, двинул ею в сердцах по круглому камню – будто не камень лежал перед ним, а глупый череп хорезмшаха.

– Хотите знать, мусульмане, о чем я думаю? Это ты научил меня думать, храбрец Бахтиар. Поэтому – слушай. И прости, если буду сердит и груб, кину слово обидное. Нет сил терпеть. Скажи, что у нас происходит? Никак не пойму. Или я, несчастный, выжил из ума, или – помилуй, аллах! – кто-то другой. Разве в Хорезме меньше доброй земли и воды, чем в татарских краях? Нет. Там, говорят, голая степь, тут – каналы, поля, сады, огороды.

Вдоволь хлеба, плодов, овощей. Луга обширны, скот неисчислим. Так? Дальше. Разве у нас меньше меди, золота, железа? Опять нет. Наши горы набиты рудой. Нет прутьев для щитов, тростника для стрел, бревен для метательных орудий? Полным-полно. Оружейников меньше? Больше. Хорезм давно известен мастерами. Меньше войск? Больше. Чингиз, я слыхал, привел сто двадцать тысяч конных стрелков, Мухамед же держал под рукой четыреста тысяч пеших и верховых. Или туранцы – дохлое племя? Более хилы, хлипки, тонконоги, чем татары горластые? Тоже нет. Народ у нас рослый, плечистый. Да и среди татар не видно особенных силачей. Таких, чтоб верблюда одной рукой поднимали. Люди как люди. Есть слабые, есть покрепче. Может, у нас нет умелых стрелков? Кто же тогда с незапамятных пор бил персидских, арабских, китайских воителей? Мало упорства и смелости? Хоть отбавляй. Сцепимся между собой – клочья летят. Итак, ничем хорезминцы не хуже татар. Даже лучше. Они – бродяги степные, нет у них ничего за душой, кроме злобы и жадности, а мы – древний народ, ученый, трудовой. Всего у нас вдосталь. Все есть. В чем же дело? Почему небольшой, крикливый, вздорный народ за какой-нибудь год разнес, оплевал, истоптал, разгромил в пух и прах огромную страну, сказочно богатую людьми, городами, базарами, пашнями, пастбищами, рыбой, бирюзой, охотничьими угодьями? Позор! Не спешите вязать, на плаху тащить, казнить как хулителя. Я плюну в глаза тому, кто скажет, что Бекнияз – враг Хорезму. Боль, обида, сыновья тревога за эту сожженную землю заставляют меня говорить. Хорезм – мой дом. Вправе я, человек, живущий в нем от рождения, спросить, почему, с виду столь прочный, высокий, красивый, он развалился от первого серьезного толчка? Или наш удел – молча умирать под обломками? Но я – не скот бессловесный. Я хочу знать, наконец, по какой причине рухнули опорные столбы нашего жилища. Ведь они не куда-нибудь – прямо на голову мою бедную упали. Причем, не кто иной, как я, пахарь Бекнияз, как ты, кузнец Джахур, как ты, пастух Уразбай, ставили эти столбы. И ставили на совесть, крепко, добротно. Свое дело мы знаем. Отчего же они повалились? Кто их подточил? Объясните, люди. Иначе я и пальцем не шевельну, чтоб их поднять. Пусть рассыплются в мелкую труху. Сгниют. Сгинут к дьяволу, раз их сохранность не должна нас заботить. Кто умней, тот пускай и воюет с татарами. Мне-то что до них, если на то пошло? Не один ли пес, кто тебя топчет в грязь – свой, царь или татарский?

Бекниязу ответил Бахтиар:

– Что толку в широких, сильных плечах, если на них – пустая голова? Я раньше думал: дурак на троне лучше, чем пройдоха. Чудит? Ладно. Беднягу можно простить. Невменяемый. А нынче вижу, пройдоха лучше. Пройдоха знает, что он – пройдоха, ты тоже знаешь, что он – пройдоха; оба хорошо понимаете, что добро, справедливость, благоденствие – только слова. Главное – собственное брюхо. Толкуй одно, делай другое. Сам ловчи и ближним не мешай. Все довольны. Союз пройдох. Кто не способен хитрить – пеняй на себя. Так? С дураком – труднее. Он, болезный, сам верит тому, что говорит. А говорить он – большой любитель. Чем глупее человек, тем болтливей. Возьмите покойного Мухамеда. До одури, до скрежета зубовного доводил окружающих. От утренней молитвы до вечерней мог трепать языком. И все об одном и том же. Какой он мудрый. Какой он храбрый. Как выросло при нем могущество Хорезма. Как хорошо, живется народу под сенью его высокой справедливости. Господи, помилуй! Дороговизна. Поборы. Отдай десятину, отдай налог с поголовья скота. Дай войску, мечети, правителю округа. Голове городскому. Старейшине цеха. Блюстителю нравов. Дай тому, дай этому. Каждый, даже самый ничтожный начальник, требует подношений. Воровство. Вымогательство. Разве что с хвостов собачьих подать не берут. Людям нечего есть, негде лечь. Обносились, ходят в лохмотьях, босые – весь доход уплывает в прорву шахской казны. А он, дурной, знай себе кричит о счастье подданных! Глупость – преступление.

– Перегнул, Бахтиар, – заметил старик Три-Чудака, приглашенный на тайный совет. – Ты излишне суров к Мухамеду. Он был человек неглупый.

– Неглупый? Почему же в начале войны, когда ему говорили, что следует стянуть войска в один кулак, ударить по врагу в открытом поле, он, наоборот, разбил их на триста малых отрядов, раскидал по дальним городам? Злой умысел? Вряд ли. Не задумал же царь изменить сам себе. Значит, бездарность. Раскидал – и сыграл противнику на руку. Невдомек остолопу, что главный закон у татар – избегать встреч с крупной силой, уничтожать ее по частям. Только и ждут, чтоб недруг разделился, укрылся за стенами. Не надо искать, ловить. Бери спокойно крепость за крепостью. Вот и оказал им султан эту важную услугу.

– Приближенных своих опасался. Боялся доверить им сразу всю военную мощь страны. И недаром. Охотников до шахской тиары – хоть отбавляй.

– Не спорь! Вздорным человеком был Мухамед. Ни с кем не ладил. Бедноту давил, духовенства не признавал, с эмирами ссорился. Даже с матерью родной был на ножах. Чингиз – не боится. И никто из татарских турэ, нойонов, сеченов, моргенов не норовит спихнуть его с белой ханской кошмы. Наоборот, все готовы жизнь положить за кагана.

–

Отнюдь не все. Боится и Чингиз. Но у них – другое. Татары – народ молодой. Еще не утратили кровную близость, спайку семейную. К тому же – добыча, и в ней – жизнь. Вот и лезут на копья по первому ханскому зову. А Хорезм – он держится на иных, более хитрых законах. Потому и не ладил султан с духовенством и знатью, что всякий придворный сукин сын, заботясь лишь о собственных доходах, пытался сбить хорезмшаха с пути. Напугать. Подчинить. Перетянуть на свою сторону. Каждому не угодишь, верно? Отсюда и свара, хотя все они вместе и составляют одну воровскую шайку. Союз пройдох, как ты говоришь. Дело сложное. Не один Мухамед – источник всех наших бед. Он делал что мог. И сделал немало. При нем Хорезм действительно окреп, расширил владения. Усмирил сельджукских туркмен и черных китайцев. Дороги стали безопасными, торговля оживилась. Никогда еще Хорезм не достигал подобного расцвета. Я – не брат, не друг покойному султану. Натерпелся от его палачей. Однако заслуги – это заслуги. Их, правда, можно замолчать. Но истина остается истиной, хоть каленым железом ее выжигай.

– Расцвет? Где он теперь, ненаглядный? Лопнула мощь Хорезма, чуть ветер подул. Значит, на соплях она держалась. Пузырь водяной. Одна видимость. Как у нынешних серебряных монет: сверху – обманный блеск, внутри – дешевая медь. Как у праздничной сласти нишаллы – издали она пышная, белая, густая, а возьмешь на язык – пена пустая. Зубом нечего зацепить.

– Мощь Хорезма – не пена. Железо. Только, к несчастью, против железа сталь нашлась. Но тут уж Мухамед не виноват.

– Кто тогда?

Старик ответил загадочно:

– Промысел, но не божий – человеческий. Ход жизни. Дух времени. Мать-история, так сказать.

– Так и растак эту мать! – зарычал Бахтиар. – Это для вас, чахоточных книжных червей, всякий правитель – деятель, носитель, выразитель, представитель. И тому подобное. Я – грубый неуч, простак. Привык сплеча рубить. И если человек, будь то хоть царь царей, имея сзади в штанах прореху, вопит о своих несметных богатствах, он для меня – или глупый хвастун, или подлый обманщик. Мухамед, говоришь, не был обманщиком? Что ж. Тогда он был набитым дураком. Как иначе назвать болвана, который, не стесняясь бога и людей, именовался Вторым Искандером? Вторым Санджаром? Тенью аллаха на земле? Заставлял покоренных владетелей бить зорю на золотых барабанах? Что это такое, если не глупость?

– Тщеславие.

– А тщеславие – не от глупости?

– И хвастовство? – добавил Джахур. – Где начинается хвастовство, там кончается трезвость. Нет трезвости – нет верного подхода к делу. Без него все летит кувырком. И полетело. И еще полетит. Я не верю в крикливых Хумар-Тегинов [5] , храбро замахивающихся на дальний Соланг, зенит или планету Нахид [6] . Подлинно сильные – сурово спокойны. Что до торговли, зодчества и ремесла, то их процветание – вовсе не султанова заслуга. То заслуга купцов, мастеров, строителей. Мухамед не вызвал – он просто не смог сдержать, остановить, пресечь их рост. Все дело – в нас. И защита родной земли – тоже наша забота, почтенный Бекнияз. Встряхнись, не вешай голову. Султаны приходят, уходят – нам жить на этой земле. И покуда мы живы, Хорезм не погибнет. Поэтому давайте плюнем на царей – все они одинаковы, пройдоха стоит дурака – и поговорим о нас самих. Что делать с вестью, которую принес Салих? Объявить народу или скрыть? Жаль несчастных. Пируют и не знают, что их ждет.

5

[4]При обороне Ургенча эмир Хумар-Тегни перешел на сторону татар.

6

[5]Нахид – восточное название Венеры.

– Объявим – шум поднимется страшный, – вздохнул Уразбай. – Люди духом падут.

– Опять завопит Курбан – Бахтиар такой, Бахтиар сякой, обманул, обольстил, обнадежил напрасно, зря кровь проливать заставил! – желчно сказал Бахтиар.

– Пусть вопит. – Джахур встал. – Крикуны были всегда. И долго еще не переведутся. Да не они, слава богу, вершат судьбу человеческую.

– Именно они и вершат! – возразил Бахтиар.

– В мелочах. В главном все зависит от спокойных. Я думаю, правду надо народу сказать. Ради кого хлопочем? Ради него. Желать народу всяческих благ – и скрывать от него же правду? Знаю, поднимется шум. Ну и что? Почему мы должны навязывать другим нашу волю? Может, у нас – перья павлиньи вместо волос или рога торчат над ушами? Нет. Люди как люди. Конечно, не глупей других, но кто сказал, что умней? Нас, предводителей, – горсть, их же – много, очень много. Значит, главное – они, а не мы. Как скажут, так и будет. Захотят сдаться – пусть сдадутся, захотят умереть – пусть умрут. Им виднее. Не бойтесь, они сумеют выбрать лучший выход из двух. Или – придумать третий. Поднимайтесь.

…Курбан – с надрывом:

– Правоверные! Обманул нас Бахтиар. Обольстил, как Бекниязову дочь. Обнадежил напрасно, кровь нашу чистую зря проливать заставил. Надо было сразу послушаться татар. Теперь не простит Чормагун.

Кричал не один Курбан. Все кричали. Слишком скорым, неожиданным был переход от хмельного веселья к горькой трезвости. Не зная, куда подевать внезапно вспыхнувшую ярость, Айхацы дружно обрушили ее – на кого? Конечно, на Бахтиара! На человека, которого только сейчас с пеной у рта восхваляли за храбрость. Кого же еще они могли обругать? Ведь он среди них – самый видный.