Чёрная земля (Вий, 20-й век)
Шрифт:
— Есть реактив, есть. В достаточном количестве.
Наверное, я выглядел дурак дураком, потому что он поспешил добавить:
— Золотишко доставать — это своего рода традиция при таких работах, привилегия. Могилы ведь бесхозные, ничьи…
Можно было возражать, но я не стал. Хватит, всему есть мера. Моему простодушию тоже.
— Ты, Петро, этим реактивом и займись, — Сергей говорил, как о решенном. Все обо всем договорились заранее. Кроме меня, разумеется.
— Да, здесь особенно важны точность, аккуратность и ответственность, — Камилл ненавязчиво дал понять, кто здесь главный. Сергей только кивну, соглашаясь. — Работу построим так — Мы забираем пробы, а Петр проводит экспресс-анализ.
— С лопатами и вилами, — добавил Сергей
— Почему вилами? — Андрюша, все это время помалкивал, только слушал, но вилы его смутили.
— Цитата. Владимир Высоцкий.
— А-а… — протянул Андрей. — Мы славно поработаем…
— В точку. Так что — давай, начали!
И мы начали. До захода солнца сделано было проб вдвое против вчерашнего, я только успевал расфасовывать почву по скляночкам. Отработку методики постановки реакции Фельдмана оставили на завтра, чтобы сразу выйти на производственный уровень, на поток, конвейер. В сумерках, кое-как ополоснувшись в речке, мы наскоро пожевали. Двукратное питание превратилось в непрерывное, постоянно мы перекусывали и перехватывали — сухарь, крекер, головку лука с салом (Андрюша, умница, взял), так что начало закрадываться опасение, не проедимся ли мы до срока. Затем, едва живые, поползли в палатку. Мне стоило многого задержаться у костра и открыть дневник. Писать не хотелось, тянуло отложить на потом, на завтра, или через неделю. Уговорил себя тем, что ограничусь парой строчек, и хватит. А теперь втянулся и спать совершенно не хочу. Еще раз проверил журнал проб, как раз в это время Камилл удачно вышел по нужде и рвение мое произвело на него впечатление. Но он ничего не сказал, и очень хорошо. Энтузиазм мой дал слабину. Надеюсь, временную, все вернется.
Я тоже прошелся окрест. Света от месяца мало, и гулять одному удовольствия никакого, поэтому я быстренько вернулся. Костер прогорал, дровишек мы не запасли, и ничего иного не осталось, как пойти спать.
Методика проведения реакции Фельдмана такова: сначала в сосуд помещается образчик исследования, грамм — полтора земли. Затем добавляется вода, сто миллилитров, обычная, не дистиллированная, даже не кипяченая. Годится хоть из лужи. Сосуд необходимо несколько раз встряхнуть, чтобы образовалась мелкая взвесь, после чего несколько капель взвеси помещается на кружок фильтровальной бумаги. Бумага высушивается, и на оборотную сторону пипеткой наносят ровно одну каплю реактива Фельдмана. Получается клякса размером с небольшую монету. В зависимости от окраски краев этой кляксы можно судить о наличии или отсутствии золота в почве: красная окраска — золото есть, розовая — есть, но мало, голубая — золота нет. Вот и все. Ничего сложного. По крайней мере, в «Наставлении по использованию жидкостного анализатора», издательства 1947 года строго для служебного пользования нет раздела «Troubleshooting», не предусматривается и горячая линия.
Я опять проснулся раньше всех, и воспользовался временем, чтобы изучить наставление. Не люблю работать кое-как, тяп-ляп. Потом проснулся Андрей, ему сегодня разжигать костер и кипятить воду для чая (чай пьем мы с Камиллом, остальные кофе, Pele Royal девяносто первого года выпуска). Обнаружив, что дровишек нет, он, ворча под нос, на большее не проснулся, пошел собирать валежник. Я, скучая по чаю (рифмами пишу!), пошел с ним, размяться и помочь с дровами. Дрова договорились собирать всеми, да подзабыли что-то.
— Ты как спал, нормально? — спросил между делом Андрей.
— С чего бы. Не дома.
— И я плохо. Стук еще этот…
— Какой стук? — спал я хорошо, просто действительно —
— Ну, такой… Глухой. Знаешь, будто где-то копер сваю забивает.
— Не слышал. Далеко забивают?
— Да не поймешь… Ерунда, кто ж по ночам работает, сейчас и днем с огнем работу поискать.
Мы с охапками сучьев воротились назад.
— Хватит, как думаешь?
— Ты разжигай, воду ставь, а потом сходим еще.
Еще мы ходили трижды.
— Это дорогу мостят, Москва — Ростов.
— Где? И кто? — Андрей рад был передохнуть, не по себе корягу выбрал.
— А полвека тянут, даже больше, — я рассказал про церковь и вызов Гитлеру.
— Шутки шутишь? А я действительно что-то слышал, — обиделся Андрей. Есть такие люди, вроде слепых или глухих от рождения, без чувства юмора. Не дано, и хоть умри.
Умирать никто не хотел, все уже пили чай и кофе — шумно, с хлюпаньем, по три кружки зараз. Потом двинулись на объект.
Я устроился поблизости, на берегу речушки, и начал проверять, насколько усвоил «Наставление…». Кляксы получались красивые — голубые, розоватые, и только на пятой пробе появилось алое колечко. Участок 1223 (это не значит, что мы отобрали столько образцов, просто план расчерчен на квадраты. Морской бой. Скорее кладбищенский). Я не стал кричать ура и плясать. Могильным старателям положено быть суровыми и сдержанными людьми, людьми, знающими истинную цену жизни и смерти.
В очередной поход за керном я сообщил о результатах. Честная кампания решила до обеда продолжать отбор проб, ну а позже, к вечеру, перейти от теоретизирующих изысканий к прикладным, на пользу конкретному народу.
— Работы не боюсь, работу свою люблю, — опять процитировал Сергей. Что значит — поэт! Он и среди могил не как другие, особенный!
По правде, я разозлился. Все шло совсем не так, как представлялось. Слишком не так. Вместо академической работы, пусть дурно пахнущей с виду, мы занялись делом, воняющим изнутри. Мерзко воняющим. И больше всего бесила собственная беспомощность. Что делать, плюнуть на всех? Тогда нужно бросить практику и отправляться домой. А это значит распрощаться с научной работой и кандидатской диссертацией. Да и трудно так вот разругаться и рассориться, человек — скотина очень стадная. И потом, ребятам действительно нужны деньги, платить за учебу, одежду, да просто не умереть с голоду. Что дозволено государству, дозволено и нам.
И все равно тошно. Поэтому меня и определили на работенку, напрямую вроде бы не связанную с мародерством. Научную работенку. Я не тырил, я не крал, я на шухере стоял, как говорит в таких случаях дядя.
Поэтому, когда все пошли «на дело», я в стороне не остался.
На участке 1223 покоился Савва Щеглеватых, мещанин, 1860–1911. Гранитная плита, невелика, мы ее мигом в сторону. Грунт плотный, и давался нелегко, однако, меняясь попарно, мы довольно быстро уходили вглубь. По колено, по пояс, по грудь. Немного нервировала старуха, но близко к нам она не подходила, и потому врать ей насчет особых научных нужд не пришлось. Земля пахла тяжело, не так, когда копаешь лунку для саженца на субботнике. Сколько деревьев я посадил? И сколько прижилось?
Гроба, как такового, не было. Более восмидесяти лет прошло. Сгнил, обратился в труху. Дешевый был гроб, из материала попроще. А вот дубовые могут замориться, что саркофаг — прочные и тяжелые. Премудростями поделился Камилл на роздыхе.
Кости оказались не белыми, как пишут и рисуют, а темными, почти черными. Земля въелась, почва. Думать не хотелось, что это за земля.
Добычи всей — мост, граммов на десять. Вот золото действительно не потускнело. Промыли водицей, обтерли тряпицей и спрятали в сумочку. Хранителем как-то само собой стал Камилл, а не Сергей. Я почему-то думал, что должность это поэтическая.