Чёрная земля (Вий, 20-й век)
Шрифт:
— Может, поднимешься? А спущусь я? — предложил Валька.
— Не нужно, — голос доносился глухо, сдавленно. — Тут доски на шурупах.
Еще несколько ударов ломом.
— Ничего… Ничего особенного….
— Ты хоть зубы ему посмотри, — разочарованный Валька надеялся на соломинку.
— Сам смотри, блин, — стало ясно, что Сергей раздражен до крайности. Срывался он редко. На моей памяти — никогда. — Помогите выбраться.
Мы поспешно протянули ему черенок лопаты, было ясно, что вылезти ему непросто. Перегнувшись, я сначала принял фонарь,
— Пустой номер, — прокомментировал Андрей. — Закон больших чисел, не все нам масленица.
Никто не ответил.
Захватив ломы и лопаты, мы поплелись обратно. Сергей хромал сильнее и сильнее.
— Давай, погляжу, — сказал Камилл. Он не стал упрекать нас, говорить, мол, я так и знал, пустая трата времени, но Сергей все равно отказался:
— Пустяки. Промою водой, и все.
Фонарик быстро садился, его луч, сначала ослепительно белый, пожелтел, и теперь освещал землю прямо под ногами, не дальше. Хорошо, Камилл предусмотрел насчет валежника, иначе были бы мы во тьме.
Похоже, все мы действительно возмечтали о сокровищах, пудах золота и горстях бриллиантов. Сейчас возбуждение ушло, сменилось унынием и подавленностью Всяк примерил на себя шкуру медведя, даже я — погрезил о «Лендровере», о своем домике. Свечной заводик под Самарой. Не всерьез, конечно, а так. Как бы.
Сергей отошел в сторонку, из ведра обмыл ногу.
— Сам, — не дал помочь Вальке. — Ты лучше бинт принеси.
— Кровь идет?
— Какая кровь, просто потуже затянуть, чтобы не распухала. Могу и обойтись.
— Да нет, ничего. Принесу.
Возня неторопливая, лишенная нервозности. Валька залез в аптечку, выбрал бинт, принес.
— А… А что там все-таки было? — Валька с мечтой расставался тяжело.
— Ничего золотого. Мумифицированный труп.
— Какой?
— Высохший, не сгнивший. Вроде мощей.
— Отчего же?
— Ты меня спрашиваешь?
— Нет, так… — и Валька отошел, дав Сергею возможность заняться ногой.
Закипел чайник, мы быстренько пожевали, не ощущая ни вкуса, ни количества. Затем я принудил себя раскрыть тетрадь. Не запишу сегодня — не запишу никогда.
Лучшее снотворное — это разочарование. Я спал и спал, не слыша никаких стуков, кашлей и храпов. Продрал глаза позже всех. Потом собирал валежник вместе с Андреем. Сергей с Валькой пошли зарывать могилу, вчера мы про то позабыли.
И потом весь день работали механически, без интереса.
Азарт иссяк. Красные кляксы больше не воодушевляют. Нет, мы по-прежнему вскрываем могилки, золотишко прибавляется, но слишком уж несоразмерны граммы и пуды.
Сергей помалкивает. Нога его не тревожит, ходит, почти не хромая. И Валька перестал трещать, молчит. Трещит зато приемник: когда я вечером пробовал поймать новости, слышны были одни шумы, вой и треск. Словно глушилки вернулись. Едва-едва «Маяк» поймал. В мире все по-прежнему.
Камилл тоже подустал. Не торопит, не подгоняет нас, сколько сделали, столько и ладно. Сегодня кляксу решили не трогать. Оставим на потом, на сладкое. Возимся едва-едва. После обеда решили пошабашить. Постираться немножко, отдохнуть. Все сонные и скучные. А ощущение, что злые внутри, только тронь. Ерунда, наверное, мерещится. Мне многое мерещится. То вот стук подземный, то еще что. Например, когда мы ту могилу вскрывали, и я гроб расчищал, то чудилось, внутри — шевелится. По лопате передавалось. Вибрации. Усталость и нервы шалят.
Пошел погулять, а то все вместе и вместе, скученность. Забрел и в деревеньку дуриком, а навстречу — старуха. Я хотел было разминуться, но не вышло. Впрочем, она не ругалась. Хуже. Посмотрела на меня, рукой схватила за рукав, цепкие у нее пальцы, и говорит:
— Беги ты, паренек, отсюда. Беги. Оно и до тебя доберется.
— Кто? — я даже не решился освободиться. Упадет бабка, расшибется, не хватало мне забот.
— Беги, — не слыша, повторила она. — Другим уже поздно, а ты можешь, поспеши… — и она толкнула меня, да так, что едва на ногах устоял.
Сбрендила.
Не люблю я этого. Как-то цыганка пристала раз, давай, мол, порчу сниму, а не то в месяц тяжело заболеешь. Я цыганку послал, но тридцать дней своего чоха боялся. Человек зело суеверен есть. И внушаем. Природа пустоты не терпит. Нет веры, приходят предрассудки.
Чушь. Натуральная российская чушь, пятиалтынный за штуку.
Цены — снижены!
Я тоже дела подзапустил. Регистрировал пробы наспех, начерно.
— Так приведи в порядок, — равнодушно сказал Камилл. — Сядь и приведи.
И они пошли на объект.
Видно, не одному мне тошно, ночью И Камилл куда-то уходил, надолго, я успел заснуть, и возвращения не слышал.
Приехал дядя нежданно. Я боялся, что кто из ребят придет, золотишко принесет, но напрасно. Сегодня тоже только пробы брали.
Поговорили малость, и появилось у меня чувство — зря я здесь. Наперекосяк все. Захотелось бросить дело и уехать. Но пересилил.
Дядя побыл недолго, после отъезда стало еще горше. Да еще ребята воротились, Камилл спросил, кто был.
— Виктор, — ответил я, — дядя.
— Что ж ты с ним не уехал? — и не ясно было, шутит Камилл или серьезно говорит.
Вечером мы таки вскрыли могилу, всю работу я да Андрей делали, пополнили банчок. Удачная могилка, а не радует.
У костра и не сидим больше. Вернее, вместе не сидим. Каждый на прежнем месте, но получается — поодиночке. Вопрос какой задашь, просто поговорить захочешь — отвечают коротко и нехотя. Навязываться не стал.
Жара просто невыносимая. И ночью отдохновения нет, в палатке душно, и запах. Букет пота, грязи, мыла, земли кладбищенской. Последние дни тянет откуда-то совсем уж паскудно, падалью. Крыса, что ли, подохла? Я искал-искал, не нашел.