Чернее черного

Мантел Хилари

— Я встречаюсь кое с кем, — сообщил он. — Я подумал, надо тебе сказать.

— Это не мое дело, Гэвин.

А сама подумала, ну надо же, раз в жизни сообразил, что к чему; может, мне и не нужно знать, но я хочу знать, конечно, я хочу знать. Я хочу прочитать ее резюме, выяснить, сколько она зарабатывает и получить свежую фотографию в полный рост с параметрами на обороте — и выяснить, что же у нее есть такого, чего нет у меня.

— Как ее зовут?

— Зоуи.

— Это ненадолго. Слишком круто для тебя. У вас серьезно? — Должно быть, серьезно, подумала она, а

то бы он мне не сказал. — Где вы познакомились? Она тоже компьютерщик? — Ну а кто же. Кого еще он мог подцепить?

— Вообще-то, — выдал он, — она модель.

— Неужели? — ледяным голосом переспросила Колетт. Она чуть не поинтересовалась, модель чего?

Она встала.

— Слушай, тут Элисон вернулась. Мне пора.

Она положила трубку. Элисон брела по холму. Колетт стояла и смотрела на нее, сжимая телефон в руке. Почему она в этом огромном пальто? Опять мерзнет, похоже. Эл утверждает, что из-за призраков, но зуб даю, все дело в банальном раннем климаксе. Вы только посмотрите на нее! Огромная баба! Толстуха!

Разъяренная Колетт встретила ее в прихожей.

— С ума сойти, ты решила немного позаниматься!

Элисон кивнула. Она запыхалась.

— С середины холма ты практически на четвереньках ползла — видела бы ты себя! Сколько ты прошлепала, с милю? Тебе придется пробежать эту дистанцию с утяжелителями, прежде чем жир стронется с места! Посмотри на себя: одышка, вся потная!

Покорно Эл посмотрела на себя в зеркало. В нем что-то мелькнуло: Март, подумала она, улепетывает через боковые ворота.

Элисон пошла на кухню и выскользнула через заднюю дверь. Она расстегнула пальто и — все время прислушиваясь, не идет ли Колетт, — избавилась от двух пакетов из супермаркета, которые свисали по бокам, точно седельные сумки. Она сунула тайные покупки за мусорный бак на колесиках, вернулась в дом и стащила пальто.

Я как вор, только наоборот, думала она. Подходишь к кассе с тележкой, платишь за все — а потом, уже на улице, распахиваешь пальто и принимаешься прятать на себе пакеты. Люди пялятся на тебя, а ты — на них. Если они спросят тебя, зачем ты это делаешь, что ты ответишь? Ты не можешь придумать ни одного приличного повода, не считая добрых намерений.

Дошло до того, что ела либо она, либо Март. Придется объяснить ему, думала Эл. Что Колетт все время следит за мной. Что она пересчитывает еду. Рассказать, как она орала в тот первый день, когда наконец инвентаризовала содержимое холодильника и обнаружила, что двух яиц не хватает. Как обвинила меня в поедании их в крутом виде и заставила покраснеть от стыда, хотя я их не ела, это ты съел. Как она командует мной каждую минуту. Как я не могу просто пойти и купить, чего захочется. Как, если взять машину, она потребует сказать, куда я направляюсь. А если уеду без ее ведома, она спросит почему.

По пятницам «Сейнсбериз» работает круглосуточно, думала Эл. Так что я смогу прокрасться в магазин, пока она спит. Нет, не просто спит, это не сработает. Я должна напоить ее. Она представила, как вставляет пластмассовую воронку в горло

Колетт и вливает шардоне. Я смогу взять машину, если не разбужу Кол, выезжая со двора. Может, единственный способ — дать ей снотворного. Или вырубить ее. Иди сюда, подумала она, хочешь, я врежу тебе лопатой?

Нет, правда, к выходным он должен уйти. Я скажу ему. Даже если она не разовьет активности по переселению вил и тяпок, в начале неделе сюда припрутся рабочие строить фонтан.

Она заперла черный ход. Пересекла кухню, постояла у раковины, выпила стакан воды. На фронте сарая все спокойно: дверь закрыта, следов на земле нет. Она налила еще стакан. Быстрее, быстрее, думала она, пока не пришла Колетт и не сказала, что водопроводная вода — яд, пока она не сказала, поспешное питье — частая причина смерти страдающих ожирением.

Эл вдруг осознала, что в «Коллингвуде» царит полная тишина.

Она вышла в прихожую.

— Колетт?

Нет ответа. Но сверху доносился скулеж, который становился все громче по мере того, как она поднималась по лестнице.

Она постояла у двери Колетт. Она лежит на кровати и плачет, подумала Эл. Но почему? Она пожалела о том, что сказала мне, о том, что обозвала меня толстухой? Неужели целая вечность бестактности промелькнула перед ее глазами? Навряд ли. Колетт не считала себя бестактной. Она считала себя справедливой.

Без разницы, подумала Эл. Это мой шанс. Пока эмоции отвлекают ее, я прокрадусь в сад и передам свою добычу Марту. Или, если он ушел, занесу в сарай, будет приятный сюрприз к его возвращению.

Вчера она принесла ему три апельсина. Его не слишком впечатлил рассказ о том, как она выкрутилась, заявив, что выжимала из них сок. Он намекнул, что предпочел бы стейк, но она не видела способа устроить в сарае полевую кухню. Так что он получит консервированного тунца. Она надеялась, что он оценит тот факт, что банки были ужасно тяжелыми.

Скрипя ступеньками, она спустилась вниз, оставив Колетт с ее горем, в чем бы оно ни заключалось. В конце пути ее неотвратимо поджидало собственное отражение в стекле. Лицо розовое, словно ветчина. Надо было купить ему мясную нарезку, подумала Эл, чтобы не тащить на себе консервы, хотя, конечно, из-за теплой погоды ему пришлось бы съесть мясо в тот же день. Так я, по крайней мере, обеспечу ему небольшой запас, который он сможет унести в рюкзаке.

Она открыла заднюю дверь, проковыляла к мусорному баку и сунулась за него. Пакеты исчезли. Март, должно быть, ползком вернулся и прихватил их на обратном пути. Что ж, надеюсь, у него крепкие зубы, подумала она, консервный нож-то я не купила.

Наступил вечер, Колетт так и не спустилась; но достаточно, думала Эл, и случайного взгляда из окна спальни на Марта, скользящего по залитой лунным светом лужайке. Ну почему я попросту не дала ему денег и не отправила восвояси? Я не смогла бы дать ему больше, скажем, сотни фунтов, иначе Колетт поинтересовалась бы, зачем я их сняла и на что потратила. О, она спросила бы очень вежливо, зная, что я имею на то полное право, но ей все равно было бы любопытно…