Черненко

Прибытков Виктор Васильевич

Иногда я смотрю на памятную фотографию, запечатлевшую один из моментов того торжественного мероприятия, и вижу озабоченность в лицах награжденных, неестественно прямо стоящего перед объективом Черненко. Невольно думаешь: неужели в то время не нашлось никакой влиятельной силы, способной вмешаться и отменить участие безнадежно больного руководителя в процедуре вручения наград, как, впрочем, и в других делах? Странно, но такие вопросы тогда решались лишь помощниками да медицинскими работниками — остальные предпочитали не вмешиваться в них. Ничего, кроме горечи и недоумения, такое положение вещей не вызывало.

Грустно об этом говорить, но к этому времени авторитет Черненко уже никого не волновал, никто из членов Политбюро не оберегал его как

главу партии и государства, как, наконец, обычного человека, простого смертного. Поэтому последние месяцы его жизни оставили у меня самые печальные воспоминания.

Взять хотя бы ту излишнюю суету и чрезмерное усердие, проявленные в связи с подготовкой предвыборного выступления Черненко в феврале 1985 года. Конечно, встреча кандидата в депутаты такого высокого ранга с избирателями была традиционно важной и ответственной, требовала большой подготовительной работы. Но в данном случае и медицинским работникам, и всем окружающим должно было быть предельно ясно, что встречу генсека с избирателями проводить невозможно — он физически просто не мог в ней участвовать. И никакие заграничные стимуляторы уже не в силах были ему помочь.

Трудно сказать, как можно было правильнее поступить в этом случае. Но, на мой взгляд, следовало бы просто опубликовать в печати короткое обращение кандидата к избирателям. В нем можно было бы сказать и о причине, делающей невозможной их встречу с Черненко в данный момент. Люди конечно же отнеслись бы к этому с пониманием.

Но не тут-то было. С приближением срока предвыборного собрания обстановка все более накалялась. Московский горком, Куйбышевский райком партии города Москвы готовили к этой встрече помещение недавно отстроенного киноконцертного зала. Были запланированы выступления избирателей, концерт мастеров искусств. Организационная машина была запущена и работала уже независимо от состояния здоровья того, во имя кого всё это делалось. А здоровье генсека в январе 1985 года быстро ухудшалось. Он с трудом передвигался, не мог подолгу стоять на ногах и тяжело, с постоянными хрипами, дышал и непрерывно кашлял. О каком публичном выступлении могла идти речь?

Но подготовка к предвыборному собранию продолжалась полным ходом. Рассматривался вариант возможного выступления кандидата сидя. Было даже дано задание изготовить для него трибуну специальной конструкции. Наконец, был принят вариант, предусматривающий предварительную запись предвыборного выступления Черненко в больнице и показ ее затем по Центральному телевидению. Было предпринято несколько попыток такой записи, но ни одна из них не увенчалась успехом.

И опять, как и ранее, не нашлось людей, способных реально оценить сложившуюся ситуацию, предпринять разумные меры, чтобы достойно из нее выйти. Трудно представить себе, но буквально за несколько дней, когда всем было абсолютно ясно, что генсек просто не в силах прибыть на встречу с избирателями, предвыборное собрание не отменили. Его перенесли в другое помещение, и от имени кандидата в депутаты подготовленную для него речь зачитал собравшимся секретарь МГК КПСС Гришин. Никто не воспрепятствовал этому странному мероприятию. Более того, в ЦКБ была организована и снята церемония голосования генсека на выборах, вручения ему удостоверения депутата Верховного Совета РСФСР. И опять никто не попытался остановить это, прямо скажем, кощунственное действо. Сам же генсек к этому времени был совершенно недееспособным, что и увидела на экранах телевизоров вся страна.

Во всем этом принимал непосредственное и деятельное участие руководитель Московской городской парторганизации, член Политбюро В. В. Гришин. Было ли ему дано такое поручение или он по собственной инициативе проявлял такое усердие, сказать трудно. Если же такое поручение и было, то оно кажется очень странным. Если же его не было, то вся эта суета выглядит странной вдвойне. В любом случае такого рода ситуация, непосредственно касающаяся генсека, обязательно должна была рассматриваться в Политбюро.

Спрашивается:

а где же был в это время Горбачев, чем он в это время занимался? Горбачев, разумеется, от этих проблем оставался в стороне. Ведь он в это время находился «на хозяйстве», он руководил Политбюро и Секретариатом, он принимал важные государственные решения. Но ведь и первый руководитель партии и государства еще существовал, никто его не освобождал от обязанностей, хотя и был он безнадежно болен. Но это уже Горбачева не волновало. По заключениям медиков и их ежедневным докладам он знал, что Черненко осталось жить считаные дни. Поэтому, что там происходит вокруг умирающего генсека, его совершенно не беспокоило. Не утруждал он себя и посещениями генсека в ЦКБ — было не до этого, настало время примерять корону. В этом бесчеловечном отношении Горбачева к уходящему из жизни руководителю партии и страны — одна из составляющих черт его предательской сущности.

Горькими и драматичными выдались последние несколько недель жизни Черненко. Все понимали, что развязка неминуема, и она наступила.

В воскресенье 10 марта около одиннадцати часов вечера ко мне на квартиру позвонил дежурный из приемной генсека и сказал, что срочно надо быть в Кремле, в зале заседаний Политбюро. Машина за мной уже послана. Я сразу понял причину такого неурочного вызова. Три дня назад я уже знал от лечащих врачей, что положение генсека безнадежно.

Мысли путались в голове, когда машина на приличной скорости везла меня по безлюдным московским улицам. Перед глазами всплывали безжизненное лицо Черненко, его отсутствующий взгляд. И как признак еще теплящейся в нем жизни вспоминалось последнее, еле уловимое рукопожатие.

Это было как раз 28 февраля, во время злополучного спектакля с вручением ему удостоверения об избрании депутатом Верховного Совета РСФСР.

Вот и узкий проезд Боровицких ворот. Подъем, поворот налево, и через площадь подъезжаем прямо к «крылечку», к тому подъезду, через который много раз приходил Константин Устинович на заседания Политбюро. В приемной зала заседаний ожидало несколько человек — все лица знакомые, все — из постоянного и ограниченного круга, в котором решались судьбы страны. В последние два-три года многие из этих людей уже хорошо освоили принятый порядок посмертных дел, имели опыт подготовки и проведения торжественно-траурных мероприятий.

Дежурный пригласил меня пройти в зал заседаний. Это помещение, в общем-то, трудно назвать залом, это скорее была большая комната. Здесь всё знакомо, строго и просто. В центре — длинный стол с двумя рядами стульев, которые во время заседаний занимали члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК, зампреды Совмина. Ряд стульев и маленьких приставных столиков, расположенных вдоль стены. Это — места заведующих отделами ЦК, министров, приглашаемых на заседания Политбюро. Несколько из них предназначены для нас, помощников генсека. В торце длинного стола буквой «Т» стоял еще один, небольшой — для председательствующего. Сейчас он сиротливо пустовал.

Я прошел к столу заседаний, за которым с левой стороны сидели рядом М. С. Горбачев и Е. К. Лигачев. После взаимных приветствий я сел напротив. Горбачев сообщил мне, что сегодня в 19 часов 20 минут Константин Устинович скончался. Он назвал это «нашим всеобщим горем» и просил меня возглавить группу работников и журналистов для оперативной подготовки текста обращения к советскому народу. В свою очередь я высказал присутствующим слова скорби и соболезнования в связи с кончиной генсека и решил поделиться с собеседниками своими впечатлениями о последних днях Черненко. Горбачев слушал внимательно, изредка кивая головой в знак согласия. Лигачеву же моя информация была явно не интересна, и он всем своим видом показывал нетерпение. Уловив это, я прервал свой рассказ и поднялся, чтобы идти выполнять полученное задание. Горбачев, прощаясь, еще раз попросил меня немедленно приступить к работе, чтобы к утру текст обращения был готов для рассмотрения на Политбюро и передачи в печать.