Чернильная кровь

Функе Корнелия

Конюх попался бестолковый, он целую вечность седлал коня. «Нет, этого дурака не я придумал! — говорил себе Фенолио. — Хорошо, что я в таком отличном настроении». Да, настроение у него было прекрасное. Он уже не первый час тихонько насвистывал, потому что задача была решена. У него получилось! Слова потекли на бумагу, словно только и ждали, чтобы он выловил их наконец из океана букв. Правильные слова. Единственно правильные. Теперь история может идти дальше, и все в конце концов будет хорошо. Он все же маг, владеющий словесной магией по высшему разряду. Тут

с ним никто не может равняться, разве что очень немногие, и не в этом мире, а в другом, родном его мире. Ну неужели этот бестолковый конюх не может оседлать лошадь побыстрее? Ведь ему нужно попасть к Роксане как можно скорее, а то как бы она не уехала без письма — и как тогда Мегги его получит? Ведь от юного торопыги, которого он послал ей вслед, до сих пор ни слуху ни духу. Наверное, этот молокосос заблудился в Непроходимой Чаще…

Фенолио ощупал письмо под плащом. Как хорошо, что слова легки, как перышко, — даже самые веские. Роксане не придется надрываться, чтобы довезти Мегги смертный приговор Змееглава. И еще кое-что отвезет она в приморское княжество — верную победу Козимо. Если только он не выступит в поход раньше, чем Мегги получит, что читать!

Козимо пылал нетерпением, он не мог дождаться дня, когда поведет своих солдат на ту сторону Чащи. «Потому что ему не терпится узнать, кто он! — шептал тихий голос в голове Фенолио (или он шел из сердца?). — Потому что он пуст, как ненаполненная шкатулка, твой прекрасный ангел мести. Несколько взятых взаймы воспоминаний и дюжина мраморных статуй — вот и все, что есть у бедного юноши, да еще твои истории о его прежних подвигах, на которые он судорожно ищет отклика в своем пустом сердце. Надо было тебе все же попытаться вернуть настоящего Козимо из царства мертвых, но на это ты не решился!»

«Замолчи!» — Фенолио недовольно покачал головой. Почему он не может отделаться от этих назойливых мыслей? Все будет хорошо, стоит только Козимо занять престол Змееглава. Тогда у него появятся собственные воспоминания, и с каждым днем их будет становиться все больше. И скоро он забудет о пустоте.

Ну наконец-то. Лошадь готова. Конюх с насмешливой ухмылкой помог ему взобраться в седло. Вот олух! Фенолио прекрасно знал, что наездник он не блестящий. Ну и что? Он побаивался лошадей, на его вкус это были слишком крупные и сильные звери, но не мог же поэт, живущий при герцогском дворе, ходить пешком, как простой крестьянин. Кроме того, это было все же быстрее — если, конечно, эта тварь захочет ехать в том направлении, которое ему нужно. Как трудно заставить ее хотя бы стронуться с места…

Подковы зацокали по мощеному двору, мимо бочек смолы и железных копий, сложенных на стенах по приказу Козимо. Замок по ночам по-прежнему оглашался грохотом кузнечных молотов, а в деревянных бараках, тянущихся вдоль стены, спали солдаты Козимо, тесно прижатые друг к другу, как личинки в муравейнике. Да, воинственный получился ангел, но разве ангелы не были всегда небесным воинством? «Что ж поделать, мирные персонажи — это просто не по моей части, — думал Фенолио, рысью проезжая по двору. — Моих положительных героев преследуют несчастья, как Сажерука, или они делаются разбойниками, как Черный Принц. Сумел бы он придумать такого героя, как Мортимер? Пожалуй, нет».

Когда Фенолио подъехал к внешним воротам, они широко распахнулись, и на мгновение он подумал, что стража наконец научилась уважать придворного поэта. Однако стражники склонили головы так низко, что он сразу понял — к нему это относиться не может.

Навстречу ему через распахнутые ворота въезжал Козимо на белом, неправдоподобно белом коне. В сумерках он казался еще прекраснее, чем при дневном свете, и это, кажется, свойственно всем ангелам. За ним ехало всего семь солдат, он никогда

не брал больше охраны на свои ночные прогулки. Но рядом с ним ехал еще кое-кто — Брианна, дочь Сажерука, одетая уже не в платье своей хозяйки, несчастной Виоланты, как это обычно бывало прежде, а в роскошный наряд, подаренный ей Козимо. Он засыпал ее подарками, а своей жене не позволял даже выезжать из замка, как и их общему сыну. Но, несмотря на все эти знаки любви, вид у Брианны был не слишком счастливый. И неудивительно. О каком счастье может идти речь, когда любимый собирается на войну?

Самому Козимо эта перспектива, кажется, нисколько не портила настроение. Напротив. Вид у него был такой беззаботный, словно будущее обещает одни радости. Каждую ночь он выезжал на верховые прогулки, в сне, похоже, вообще почти не нуждался и скакал на коне таким бешеным галопом, что охрана не поспевала за ним — в общем, вел себя как человек, которому рассказали, что смерть не смогла его удержать. И разве так уж важно при этом, что он не помнил ни смерти своей, ни жизни?

Бальбулус день и ночь украшал истории об этой потерянной жизни чудеснейшими иллюстрациями. Целая дюжина писцов готовила для него рукописи.

— Мой муж по-прежнему не заходит в библиотеку, — не без горечи сказала Виоланта Фенолио при последней встрече, — зато заполняет целые полки книгами о самом себе.

Да, сомневаться, к сожалению, не приходилось: тех слов, из которых Фенолио и Мегги создали Козимо, оказалось ему недостаточно. И все, что герцог слышал о самом себе, словно принадлежало другому. Может быть, потому он и влюбился так сильно в дочь Сажерука: она, по крайней мере, не принадлежала мужчине, которым он якобы был до своей смерти. Фенолио приходилось без конца сочинять ему страстные любовные стихи для Брианны. Обычно он заимствовал их у других поэтов. Память на стихи у него всегда была отличная, а Мегги, которая ловила бы его на этих мелких кражах, рядом не было. У Брианны каждый раз выступали слезы, когда какой-нибудь комедиант — их теперь принимали в замке с распростертыми объятиями — исполнял в ее присутствии одну из этих песен.

— Фенолио! — Козимо придержал коня, и Фенолио склонил голову без всякого внутреннего сопротивления, на что был способен только для юного герцога. — Куда ты собрался, поэт? Все готово к выступлению в поход!

Он был горяч, как конь, гарцевавший под ним, и Фенолио боялся, как бы эта горячность не передалась и его лошади.

— Или ты все же предпочитаешь остаться дома и точить перья для песен, которые тебе предстоит сочинить в честь моей победы?

Выступление в поход? Все готово?

Фенолио растерянно оглянулся по сторонам, а Козимо рассмеялся:

— Ты думаешь, я собираю войска прямо в замке? Нет, они тут не поместятся! Для них разбит лагерь внизу, у реки. Я жду еще только кучку наемников, которых завербовал на севере. Возможно, они будут здесь уже завтра.

Уже завтра? Фенолио бросил быстрый взгляд на Брианну. Так вот почему у нее такой грустный вид.

— Прошу вас, ваша милость! — В голосе Фенолио явственно слышалась тревога. — Вы слишком торопитесь! Подождите еще немного!

Но эти слова вызвали у Козимо лишь улыбку.

— Взгляни, какая красная нынче луна, поэт! Предсказатели говорят, что это добрый знак. Такие знаки нельзя упускать, а не то везение обратится в несчастье.

Что за чушь! Фенолио опустил голову, чтобы Козимо не заметил раздражения на его лице. Герцог и без того знал, что его любовь к предсказателям и гадалкам сердит поэта, что он считает их всех бандой бесстыжих вымогателей.

— Позвольте снова сказать вам, ваша милость! — Фенолио столько раз повторял это предостережение, что оно уже, видимо, приелось. — Единственное, что может навлечь на вас несчастье, — это преждевременное выступление в поход.