Чернильная кровь
Шрифт:
— «Ф» означает «Фенолио», а также «Фантазия»! — объявил он. — Ну вот, все готово.
— Я предпочел бы сейчас «З» — завтрак! — заметил Розенкварц, но Фенолио пропустил его замечание мимо ушей.
— Как тебе нравится моя песня для герцога? — спросил он Мегги.
— Я… я не могла читать, пока вы ссоритесь, — уклончиво ответила она. Ей не хотелось портить Фенолио настроение замечанием, что стихи кажутся ей знакомыми. Она предпочла спросить: — А зачем Жирному Герцогу такое печальное стихотворение?
— Потому что у него умер сын, — ответил Фенолио. — И с тех пор, как не стало Козимо, он хочет слышать только печальные стихи — без конца. Как они мне надоели!
Он со вздохом положил пергамент на конторку и подошел к стоявшему у
— Козимо? Козимо Прекрасный умер? — Мегги не могла скрыть разочарования.
Реза столько рассказывала ей о сыне Жирного Герцога: что всякий, кто его знал, любил его, что даже Змееглав его боялся, что крестьяне приносили к нему своих больных детей, потому что верили, что раз он красив, как ангел, то может исцелять болезни…
Фенолио вздохнул:
— Да, ужас! Это был горький урок. Эта история уже не моя. Она делает что хочет!
— Ну вот опять! — простонал Розенкварц. — Его история. Я никогда не пойму, что он этим хочет сказать. Может, вам все же стоит сходить к цирюльнику, который лечит больные головы.
— Дорогой Розенкварц, — сухо заметил Фенолио, — твоя прозрачная головка просто маловата, чтобы вместить то, что я хочу сказать. Зато Мегги меня прекрасно понимает, будь уверен!
Он с недовольным видом открыл сундук и вытащил оттуда длинную темно-синюю хламиду.
— Пора заказать себе новый плащ, — пробурчал он. — Невозможно, чтобы человек, чьи песни поют по всей стране, чьи слова самому герцогу помогают забыть скорбь по сыну, разгуливал в этой старой тряпке. Ты только посмотри на рукава. Одни дыры! Это все моль, хотя Минерва и положила туда лаванду.
— Для бедного поэта вполне сойдет, — трезво заметил стеклянный человечек.
Фенолио со стуком захлопнул крышку сундука.
— Слушай, — сказал он, — однажды я все же запущу в тебя чем-нибудь тяжелым!
Похоже, Розенкварца эта угроза не испугала.
Они продолжали пререкаться, это, видимо, была их обычная игра, за которой они совершенно забыли о Мегги. Она подошла к окну, отодвинула занавеску и выглянула на улицу. День обещал быть солнечным, хотя на окрестных холмах еще лежал туман. На каком из них живет комедиантка, у которой Фарид собирался искать Сажерука? Она не могла вспомнить. Интересно, вернется он, если ему удалось найти Сажерука, или просто уйдет вместе с ним, как в прошлый раз, совершенно забыв о ней? Мегги постаралась не углубляться в то чувство, которое вызвали у нее эти мысли. В сердце у нее и так была полная сумятица — такая сумятица, что больше всего ей хотелось попросить у Фенолио зеркало, чтобы увидеть там себя — собственное привычное лицо среди всего чуждого и незнакомого, что окружало ее здесь и шевелилось в ее собственной душе. Но вместо этого она продолжала смотреть на покрытые туманом холмы.
Как далеко простирается мир Фенолио? Только дотуда, докуда он его изобразил? «Интересно, — прошептал он, когда Баста притащил их обоих в деревню Каприкорна, — а ведь эта деревня очень похожа на одно из тех мест, где происходит действие у меня в „Чернильном сердце“, понимаешь?» Он, наверное, имел в виду Омбру.
Окрестные холмы и впрямь были похожи на те, по которым Мегги, Мо и Элинор бежали от Каприкорна, когда Сажерук выпустил их из заточения, только здесь их зелень была еще ярче и выглядели они еще более зловеще. Каждый листок словно говорил о том, что в этих кронах живут феи и огненные эльфы. А дома и улицы, видные из окна Фенолио, были бы совсем такими же, как в деревне Каприкорна, если бы на них не царили такой шум и оживление.
— Ты только взгляни, какая толкучка, сегодня все собрались в замок, — произнес Фенолио за ее спиной. — Бродячие торговцы, крестьяне, ремесленники, богатые купцы и нищие попрошайки — все пойдут на праздник, чтобы заработать или потратить пару монет, а главное, полюбоваться на знатных господ.
Мегги взглянула на стены замка. Они угрожающе вздымались над красными черепичными крышами. На башнях развевались черные флаги.
— А
— Почти год назад. Я как раз нанял эту комнату. Как ты, наверное, догадываешься, твой голос отправил меня прямо на то место, откуда забрал Призрака — в крепость Каприкорна. К счастью, там наступила такая неразбериха после исчезновения чудовища, что никто из поджигателей и не заметил вдруг появившегося среди них старика с растерянной физиономией. Я провел в лесу несколько страшных дней — у меня, к сожалению, не было ловкого спутника, который бы умел орудовать ножом, ловить кроликов и разводить огонь с помощью сухих веток. Зато в конце концов меня подобрал лично Черный Принц. Вообрази, как я на него уставился, когда он вдруг вырос прямо передо мной, словно из-под земли! Из тех, кто был с ним, я никого не узнал, но, признаться, о второстепенных фигурах в моих книгах у меня всегда очень смутные воспоминания, а то и вовсе никаких… Как бы то ни было, один из них доставил меня в Омбру, совершенно оборванного и без гроша в кармане. Но, к счастью, у меня было кольцо, и я отнес его в заклад. Ювелир дал мне за него достаточно денег, чтобы я мог нанять комнатку у Минервы, и все вроде бы складывалось отлично, просто замечательно. Истории приходили мне в голову одна за другой, слова так и просились наружу — давно мне так не работалось. Но только я успел немного прославиться песнями для Жирного Герцога, только комедианты полюбили мои стихи, как Огненный Лис поджег пару усадеб внизу у реки и Козимо отправился в поход, чтобы раз и навсегда покончить с этой бандой. «Отлично! — подумал я. — Почему бы и нет?» Мне и в голову не приходило, что его могут убить. У меня были на него такие чудесные планы! Он должен был стать великим правителем, благословением для своих подданных и привести мою историю к хорошему концу, избавив этот мир от Змееглава. Но вместо этого шайка разбойников прикончила его в Непроходимой Чаще! — Фенолио вздохнул. — Его отец сперва не желал верить, что сына нет в живых. Лицо Козимо было целиком сожрано огнем, как и у прочих погибших, чьи останки удалось отыскать, — опознать их было почти невозможно. Но когда прошли месяцы, а он все не возвращался…
Фенолио снова вздохнул и снова полез в сундук за своей траченной молью хламидой. Он протянул Мегги пару шерстяных чулок голубого цвета, кожаные подвязки и платье из линялого синего холста.
— Боюсь, тебе оно будет великовато — это платье средней дочери Минервы, — но то, что на тебе, придется отправить в стирку. Чулки закрепи подвязками — это не очень удобно, но ты скоро привыкнешь. Ах ты господи, Мегги, ты стала совсем взрослая, — сказал он, отворачиваясь, чтобы дать ей переодеться. — Розенкварц! Ты тоже отвернись.
Платье и впрямь сидело не очень хорошо, и Мегги была даже рада, что у Фенолио нет зеркала. Дома она в последнее время довольно часто в него смотрелась. Так странно было следить за изменениями собственного тела. Как будто ты куколка, превращающаяся в бабочку.
— Готова? — спросил Фенолио, оборачиваясь. — Ну что ж, сойдет, хотя, конечно, такая хорошенькая девочка заслуживает платья покрасивее. — Он вздохнул и оглядел сверху вниз себя самого. — Я, пожалуй, останусь в этом. Тут хоть дырок нет. Да и вообще, сегодня в замке будет столько знати и столько комедиантов, что на нас двоих никто и не посмотрит.
— Двоих? То есть как? — Розенкварц отложил бритву, которой затачивал перо. — А меня вы разве с собой не берете?
— Ты что, с ума сошел? Хочешь, чтобы я принес обратно осколки. Нет уж. И потом, тебе пришлось бы там слушать плохие стихи, которые я несу Герцогу.
Розенкварц все еще ворчал, но Фенолио уже прикрыл дверь за собой и Мегги. Деревянная лестница, на которую усталая Мегги насилу поднялась минувшей ночью, выходила в зажатый между домами тесный дворик, где рядом со свиными закутами и деревянными сараями были разбиты овощные грядки. Посередине тек узкий ручеек, двое детей прогоняли свинью с грядки, женщина с младенцем на руках кормила тощих кур.