Черное платье на десерт
Шрифт:
– Вы подошли к ней? Заговорили?
– Я в тот вечер перебрал, глядя, как обнимается она с Шахназаровым, поскольку представлял, что это именно моя жена, изменяющая мне с моим же другом… Тем более что в нашей прошлой семейной жизни подобное случалось, и не раз…
– Она изменяла вам?
– Конечно, изменяла. Причем бравировала этим. Она была необыкновенно привлекательной девушкой, совсем молоденькой, но умеющей вести себя с мужчинами инстинктивно умно, я бы так сказал. То есть не как дура-кокетка с набором пошловатых ужимок, а как опытная женщина, знающая себе цену. И в результате мужчины окончательно испортили ее. У нее были очень красивые номера с животными, птицами, она была
– А что же вы?
– Она исчезала неожиданно, могла сбежать из гостиничного номера ночью, чтобы встретиться с очередным поклонником. Лена была высокой девушкой, она очень гордилась своим ростом и красотой и уже перед самым ее бегством, перед этой великой подлостью, когда она окончательно потеряла стыд, принялась вдруг оскорблять меня, унижать… Но как можно унизить и без того униженного человека?!
– После ее бегства вы не пытались ее найти?
– Почему же, пытался, мне хотелось увидеть ее, посмотреть в глаза этой красивой дряни или вообще… убить. Я понимаю, что поступаю глупо, рассказывая вам о своих чувствах, но это было давно, сами понимаете…
– Так и не нашли? Больше не встретились?
– Нет, бог не свел. И все мои мысли о мести вскоре развеялись. Я понял, что в цирке все равно не останусь, но у меня были кое-какие сбережения, знакомства, и нужно было как-то устраивать свою жизнь. Хотелось независимости, но ее можно купить только за деньги. И тогда я стал делать эти деньги. Построил небольшой барак на берегу, стал сдавать внаем, потом расширился… Эта благословенная земля очень коварна – слишком много завистников, а потому у меня много средств и сил ушло на то, чтобы завязать нужные знакомства. Одно время было совсем спокойно, и я жил, как у Христа за пазухой, а потом развелось слишком много желающих поживиться за мой счет – и все стали предлагать мне свое покровительство. Пришлось обратиться за помощью к самому влиятельному. Так я потерял маленькую гостиницу в Шепси. Иначе говоря – подарил.
– Давайте вернемся в «Чайку», в тот вечер, когда туда пришла Пунш.
– Мне так странно слышать из ваших уст это имя. Оно сейчас звучит как-то особенно, как чужое… Что я могу сказать? Я перебрал, а потому не церемонился. Подошел к ним, поздоровался с Шахназаровым и попросил, чтобы он познакомил меня со своей спутницей. Представьте себе мое удивление, когда она назвалась Леной. Фамилию я, конечно, спрашивать не стал. Да Пунш вовсе и не фамилия. Я сам придумал это артистическое имя…
– А какой была настоящая фамилия вашей жены?
– Без понятия.
– Как это?
– Очень просто. Я нашел ее в таком состоянии и в таком виде, что меня тогда меньше всего интересовала ее фамилия. Это было совершенно опустившееся существо без имени и почти без пола… Я даже скажу вам, что после того, как я выходил ее, мне тем более не захотелось узнать, кто она и откуда. Она стала моей, я за деньги сделал ей паспорт, женился на ней, и больше к вопросу о фамилии мы не возвращались.
– Она стала Лебедевой?
– Нет, она пожелала оставаться Еленой Пунш. Ну и пожалуйста!
Лебедев хотя и бодрился, но в его голосе звучали горечь и неподдельные отчаяние и боль. Виталий
– Ну хорошо. Вас познакомили, а что было потом?
– Шахназаров отошел куда-то, всего на несколько минут, и я схватил эту самозванку за руку и спросил ее, откуда у нее платье… Необычное платье, не ее платье, вы понимаете?.. – В глазах Лебедева блеснули слезы. – Она всем своим видом словно вернула мне то время и те переживания… Я же был пьян!
– И что же было дальше?
– А ничего особенного. Она отматерила меня и сказала, что если я еще раз когда-нибудь посмею с ней так обращаться и задавать идиотские вопросы, то мне не жить… Вот так и сказала. Я расхохотался ей в лицо, и она ударила меня. И вот тогда мне пришлось сказать ей, что это платье принадлежало моей бывшей жене, покойной, и, что если она не расскажет мне, откуда оно у нее, я от нее не отстану… Вы знаете, я увидел в ее глазах испуг и злость. Она готова была разорвать меня на части. Но промолчала. А через пару дней начались эти звонки с требованием денег.
– Звонила женщина?
– Да, но только голос был старый, трескучий, прокуренный… Это была не она, но ветер дул именно оттуда…
– Но как вам объяснили, почему вы должны кому-то дать деньги? С какой стати?
Здесь Лебедев надолго замолчал. Скворцов налил ему воды и приготовился слушать дальше.
– Ладно, я расскажу, но все это страшно глупо и ничего не имеет под собой, абсолютно ничего… Дело в том, что после исчезновения Лены я действительно долго искал ее и сильно пристрастился к выпивке. Как рассказывали мне мои знакомые и друзья, в пьяном виде я часто говорил о том, что мечтаю убить Лену… И вот тогда-то и поплыл слух, что я УЖЕ УБИЛ ЕЕ. Ведь она пропала, ее нигде не было. А у нас же люди сами знаете какие… Вот злые языки и оболгали меня, да так, что мне пришлось уехать. Я должен был доказывать, что никого не убивал. Меня даже задержали по какому-то анонимному письму, в котором говорилось, что я убил ее… Но если я и хотел этого, то все равно никогда бы не совершил над ней ничего такого…
– А что, если, находясь в пьяном виде, вы все-таки убили ее, а потом забыли об этом?
– С таким же успехом в убийстве Лены можно было бы обвинить кого угодно, даже вас! А вы попробуйте доказать подобное…
После этих слов Скворцов подумал о том, что Лебедев лжет. Что он виделся со своей женой. Может, и не двадцать, а пять лет назад, когда, по его словам, она «умерла от воспаления легких»… А что, если это он помог ей умереть?..
Я понимала, что если наш разговор со Смоленской был подслушан, то те, кто заинтересован в аресте Изольды, теперь будут следить за мной в надежде, что я приведу их прямо к тетке. Поэтому мне, прежде чем выйти из дома, надо было продумать маршрут, чтобы оторваться от возможного «хвоста». Вот если бы еще знать, где искать Изольду!
От усталости и нервного перевозбуждения я просто валилась с ног. Приняв ванну и полежав немного в маминой постели, я поняла, что мне стало еще хуже. Я была слишком голодна, чтобы заставить себя думать об Изольде, а не о бутерброде с колбасой.
Но холодильник моей дорогой мамочки зиял пустотой. Глаз дразнила лишь консервированная сладкая кукуруза, которую я терпеть не могла.
Понимая, что если я выйду из дома, то уже навряд ли вернусь прежде, чем разыщу Изольду, я оделась во все джинсовое и удобное, вырвала из книги, исписанной моими каракулями, продиктованную Смоленской абракадабру, вынула мини-кассету из автоответчика, где могли быть важные для тетки сообщения, и вышла из квартиры с предчувствием того, что вернусь сюда уже не скоро.