Черное Рождество
Шрифт:
Батарея пришла в Новороссийск почти в полном составе, орудия были вполне боеспособны, а солдаты относительно здоровы, хоть и отощали, и обносились. И вот, оказалось, что все их усилия были напрасны. Нечего было и думать вывезти лошадей, не говоря уже об орудиях.
— Все, точка, — мрачно пробормотал Алымов. — Дошли до моря, и никто нас здесь не ждет.
— У меня такое чувство, что эвакуацией никто не руководит, — осторожно начал Борис. — Красные не сегодня-завтра будут в городе, и что с нами будет?
Ответом ему было тяжелое молчание. Борис уныло думал,
— Однако надо бы сходить в порт, узнать подробнее, — нерешительно проговорил Борис.
Алымов согласился. Верный Ахилл встретил Бориса голодным ржанием. Борис погладил жеребца по крупу и отвел глаза. Он боялся, что конь прочитает в его глазах о неизбежном расставании.
Вблизи порт производил еще худшее впечатление. Ничего они не выяснили, не нашли никого, кто бы смог им объяснить, откуда возьмется транспорт для эвакуации армии. Обратно ехали молча вдоль высокой бетонной стены, где находились горящие ангары. Какие-то люди перелезали в удобном месте через стену, держа свертки с обмундированием. У Алымова презрительно задергалась щека. Борис хотел было послать Ахилла вперед, чтобы не видеть окружающего безобразия, но тут вдруг буквально на него свалился с забора невысокого роста плотненький такой солдатик. В руках у солдатика было три пары отличных офицерских сапог. Приземлившись неудачно на бок, солдатик охнул, поудобнее перехватил свою ношу и завертел по сторонам круглой головой. Краем глаза уловив знакомое движение, Борис придержал жеребца, а солдатик уже поднимался с места, радостно вопя:
— Ваше благородие, Борис Андреич! Да как же я рад!
В ту же минуту Борис соскочил с лошади, не менее радостно приговаривая:
— Саенко, дорогой! А я-то как рад тебя видеть!
Перед ним стоял бессменный ординарец и денщик полковника Горецкого Саенко, который в прошлом не раз выручал Бориса из беды.
— Ты, Саенко, как здесь? А где же Аркадий Петрович?
— Тут мы, тут, — Саенко понизил голос, — на французском миноносце. «Сюркуф» называется. Вон он в стороне на рейде стоит.
— Что же полковник Горецкий там делает? — Алымов неприятно усмехнулся. — В одиночку спасается?
— Дела у него там. — Саенко отвернулся.
— Все дела и дела, — вздохнул Борис. — Понаделали делов, что всю армию профукали. Это же черт знает что творится!
— Истинно так, — опять зашептал Саенко, оглядываясь, — такое делается, что не приведи Господи… Тыловики первые на пароходы сели, да еще и с барахлом своим. А солдатики… — он погладил Ахилла по светлой гриве, — эх ты, коник золотой, как же ты теперь будешь… Ахилл, будто поняв человеческую речь, встревоженно повел ушами и покосился на Саенко коричневым глазом. У Бориса кольнуло сердце: решать,
— Что скажу, — продолжал Саенко вполголоса, — если хотите выбраться, то на союзников не рассчитывайте. Аркадий Петрович чуть в ногах не валялся — просил хоть сколько военных на борт взять. Англичане, сволочи, сразу отказали, а французский капитан не мычит, не телится, но мы его добьем. Есть одна идея, я как раз по этому делу в город и пришел… — Вижу я, по какому ты делу… — Борис указал на сапоги, что Саенко прижимал к, груди.
— А чего ж? — не смутился тот. — Не пропадать же добру. А вот кстати, Борис Андреич, возьмите, впору они вам будут.
Борис поглядел на отличные сапоги и на свои растоптанные солдатские бахилы и согласился.
— Что, Саенко, безнадежное это дело — на пароход сесть? — спросил Алымов. — Что ж, так здесь и ждать красных?
— Никак нет, — теперь Саенко и вовсе понизил голос, — завтра прибудет судно, «Аю-Даг» называется. С последнего пирса грузиться будет. Это последний ваш шанс, а уж если никак не выйдет — тогда до «Сюркуфа» как-нибудь добирайтесь вдвоем, полковника Горецкого спросите.
— Ты что же это мне предлагаешь? — разъярился Алымов. — Да как же я могу своих солдат бросить? — Он схватил Саенко за гимнастерку и начал трясти.
— Остынь, Петр! — Борис оторвал его руки. — Не время сейчас…
— Эх, ваше благородие! — огорченно произнес Саенко, отряхиваясь. — За что вы на меня-то зло таите? Я, что ли, виноват, что все прахом пошло?
— Иди уж с Богом, — вздохнул Борис, — авось еще свидимся…
В утренний час трактир был пуст и темен. Не было еще никого из обыкновенных его посетителей, тех странных и подозрительных личностей, которые и в годы сухого закона изыскивают себе вожделенную рюмку, и в годы Гражданской войны не думают ни о чем, кроме заветного пьяного отупения.
По стенам трактира висели портреты никому не ведомых генералов и монархов, намалеванные твердою решительной рукой прохожего живописца, да зеркала, украшенные паутиной и пауком, спускающимся на грязную салфетку.
Еще вчера на видном месте среди сказочных и баснословных генералов висел большой олеографический портрет Антона Ивановича Деникина, но сегодня, ввиду неудачных обстоятельств на фронте, содержатель заведения почел за лучшее Деникина убрать до лучших дней и подумывал, не поступить ли так же с остальными портретами — хотя и неизвестные, а все ж таки генералы… Сам содержатель внушительною громадой возвышался за стойкой своего заведения, что было не совсем обыкновенно: в такой ранний час вряд ли он мог ожидать больших барышей. И правда, только один тщедушный субъект, одетый в какую-то рваную хламиду, не похожую ни на какой предмет одежды, надеваемой обыкновенным человеком, успел уже нализаться до полного бесчувствия и спал за одним из дощатых столов, изредка вздрагивая во сне и испуская тоненький жалобный стон, какой издают иногда сквозь сон небольшие собаки.