Черное Рождество
Шрифт:
— Вы не правы, господин генерал! — повысил голос Горецкий. — Да знаете ли вы, что устраивали эти подонки несколько месяцев назад? Пока фронт голодал и замерзал где-нибудь под Орлом, в вагонах вместо снарядов, одежды и продовольствия для армии везли мануфактуру, парфюмерию, шелковые чулки и перчатки. Пользуясь неслыханными полномочиями, выправив какие угодно документы — ведь сотрудникам контрразведки это не составляет труда, — эти мерзавцы прицепляли к поезду один какой-нибудь вагон с военным грузом или просто распоряжались поставить в вагон ящик со шрапнелью, благодаря чему поезд получал статус военного и пропускался беспрепятственно! А потом жгли склады в Новороссийске!
Горецкий увидел злой взгляд Бориса и остановился неожиданно, как будто споткнулся.
— Если вы, господин генерал, не примете срочные и жесткие меры, то здесь, в Крыму, начнется та же вакханалия.
— Разумеется, мне докладывали о безобразиях, что творятся в тылу. Тут я разберусь быстро. Меры нужны жесткие и решительные. По-моему, я доказал уже всем, что слово мое твердо и что если уж издал приказ, то сам его выполняю строго.
— Не хочу вам противоречить, господин генерал, но думаю, что одних административных мер в борьбе со спекуляцией недостаточно, — осторожно заметил Горецкий.
Борис опять поймал на себе внимательный взгляд Лиды. То есть так называть ее он мог только в мыслях. Кто она такая? Любовница генерала Слащова, и, судя по тому, как спокойно и смело остановила она его замечанием, она не просто случайная подружка, а человек близкий и влиятельный. Борис переступил с ноги на ногу, его раздражал этот пристальный оценивающий взгляд. Как будто вещь в магазине выбирает! Скорей не в магазине, поправил он себя, потому что там надо платить, нет, чувствовалось, что эта женщина не привыкла получать ни в чем отказа, и всегда брала то, что ей нравится. Но за каким чертом ей понадобился он, Борис?
Генерал Слащов наклонил голову, пробормотал слова не то извинения, не то прощания и вышел. Его ординарец торопливо шагнул за ним. Борис специально отвернулся, чтобы не встречаться с Лидой глазами.
На следующий день с утра пораньше в казарму, где ночевал Борис, явился Саенко.
— Здравия желаю, ваше благородие, давно не видались! — бодро приветствовал он Бориса не по уставу.
— Здорово, Саенко, никак опять Аркадий Петрович по мою душу?
— Все верно, и велено явиться вам тотчас же к нему на квартиру, — ответил довольный Саенко.
— Отчего ж на квартиру, а не в контрразведку?
Саенко хитро подмигнул и прошептал, наклонившись:
— С утра вызывали к самому, — он закатил глаза к небу, — к генералу Слащову. А как вернулся Аркадий Петрович, так сразу мне кричит, чтобы я немедля бежал к вам, мол, дело важное…
— Ох, опять, значит, полковник Горецкий интригует, — вздохнул Борис. — Зачем я ему нужен?
— Чтобы тебя, дурака, от смерти спасти! — рассердился Саенко, и Борис нисколько не обиделся за такие его вольные речи, потому что они с Саенко съели вместе не один пуд соли, Саенко не раз спасал ему жизнь.
— Что ты, ваше благородие, все на фронт рвешься? — продолжал Саенко. — Все одно, рано или поздно, все кончится.
— Я за спины товарищей прятаться не буду! — вспыхнул Борис. — Не желаю со всякой тыловой сволочью тут оставаться! Я не про полковника говорю, — опомнился он, — и не про тебя…
— Россию не удержали, так неужто Крым один долго удержим? — продолжал Саенко, будто не слыша.
— Это ты верно говоришь, — опомнился Борис, — сам знаю, что надеяться нам особенно не на что. Ладно, идем к полковнику!
Полковник Горецкий ждал их у самовара.
— Был сейчас у Слащова, — начал он после
Приказ 22 марта 1920 года, Ст. Джанкой, № 4383
На фронте льется кровь борцов за Русь Святую, а в тылу происходит вакханалия. Лица же офицерского звания пьяными скандалами позорят имя добровольцев; в особенности отличаются чины дезертировавших с фронта частей.
Все это подрывает веру в спасение Родины и наш престиж.
Спекуляция охватила все слои общества. Забывшие свою честь, видимо, забыли и то, что наступил серьезный момент и накатился девятый вал. Борьба идет за жизнь или смерть России.
Для поддержки фронта мне необходимо оздоровление тыла. Все граждане, не потерявшие совесть и не забывшие своего долга, должны мне в этом помогать, а остальным заявляю, что не остановлюсь перед крайними мерами, так как бессознательность и своекорыстие жителей меня не остановят.
Сейчас приказываю:
1. Распоряжением всех комендантов крепостей, начальников гарнизонов, комендантов городов и начальников уездов опечатать винные склады и магазины и беспощадно карать появившихся в пьяном виде военнослужащих и гражданских лиц.
Спекулянтов, а также производящих пьяный дебош немедленно препровождать под конвоем на ст. Джанкой для разбора их дела военно-полевым судом, находящимся непосредственно при мне и приговор которого буду утверждать лично.
2. На всей территории Крыма запрещаю азартную карточную игру. Содержателей подобных притонов буду карать не штрафами, а по приговору военно-полевого суда в Джанкое как пособников большевизма.
3. Повторно разъясняю, что мне приказано удержать Крым, и я это выполню во что бы то ни стало, а мешающим этому из-за своих корыстных целей говорю заранее: упомянутая бессознательность и преступный эгоизм к добру не приведут.
Пока берегитесь, а не послушаетесь — не упрекайте за преждевременную смерть.
— Как вам нравится такой документ? — усмехаясь, спросил Горецкий.
— Да уж, просто не приказ, а какой-то романтический опус, — удивился Борис. — Слог у защитника Крыма… не слишком пламенный?
— Может, и так, но, однако, слово у него не расходится с делом. Я пытался объяснить генералу, что если он повесит десяток-другой спекулянтов, вряд ли это сильно поможет делу, но он плохо меня слушал. Однако мы заключили с ним небольшое соглашение. Я разработаю операцию, с помощью которой генерал сможет избавиться от Шарова.
— Каким же образом?
— Шаров — злостный спекулянт, он пользуется преимуществами своей службы в контрразведке и наживается ужасно. Если втянуть его в какую-нибудь спекуляцию, а потом эта история получит огласку, то Шаров будет скомпрометирован, и тогда его деятельностью наконец заинтересуется начальство.
— Ну а я-то тут при чем? — довольно невежливо прервал Горецкого Борис.
— Вот как раз вы и поступаете на время в мое полное распоряжение! — спокойным тоном ответил Горецкий.
И, видя, что Борис вскочил с негодованием, пресек его возражения:
— Вы можете мне не верить, но это совершенно не моя инициатива. Пожелание выразил сам генерал — он сказал, что раз вы все равно в курсе дела, то, чтобы исключить утечку информации, вас нужно привлечь к операции.
— Чертова баба! — в сердцах высказался Борис. — Это она ему нашептала!
— Да уж, думаю, без нее не обошлось, — рассмеялся полковник. — Внешность у вас, Борис Андреич, весьма располагающая, не может дамский пол остаться равнодушным. Этакий сероглазый красавец!