Черное Таро
Шрифт:
— Давай, давай, — Павел присел на скамейку, оглянулся на усадьбу, — слушай, у тебя сигареты есть?
— Есть.
— Угости, будь другом.
Корсаков протянул ему пачку и поставил на колоду первое полено. С непривычки удар пошел вкось и топор застрял. Игорь чертыхнулся, перевернул топор и, ударив о колоду обухом, располовинил полено.
— Это тебе не кисточкой по бумажке водить, — усмехнулся Павел, со вкусом закуривая, — ну, рассказывай, как житье-бытье у вольных художников?
— Жизнь, как шкура у зебры: белая полоса — черная полоса. Вот в черную
— Неприятности?
— Еще какие. Сначала сосед мой трахнул не того, кого надо. Заявился папа этой девчонки с охраной, набили нам морды.
— Вижу, — подтвердил Павел, — глаз еще красный и синяк не прошел.
— Вот-вот. Потом — еще хуже, а под конец и вовсе дом сгорел. Так, что мне теперь даже жить негде.
— Ну, жить, предположим, можно и здесь, — Павел забросил окурок подальше в лес и вытащил новую сигарету. Заметив недоуменный взгляд Корсакова, пояснил, — впрок накурюсь.
— Тебе что, и курить не позволяют?
— Слава Богу, нет, но уговорились на пять сигарет в день. Меня месяца полтора назад так прихватило, — Воскобойников похлопал по груди, — мотор отказывать стал.
— Вот черт, — огорчился Корсаков, — рановато вроде. Что, ни с того, ни с сего?
— С работягами, что здесь крышу крыли, посидели. А они мужики деревенские, подначивать стали: мол, вы в Москве пить разучились. Пришлось показать, кто пить разучился. Они все в лежку, а я песни пою. Правда наутро пришлось скорую из Яхромы вызывать. Марина неделю за мной в больнице ухаживала. Слушай, Игорь, — Павел наклонился к Корсакову и понизил голос, — может, охмуришь ее, а? Чую я, виды она на меня имеет.
— А что, — усмехнулся Корсаков, — девушка приличная, симпатичная, деловая, — он поставил на колоду очередное полено, — не пора ли тебе о семье подумать, кстати говоря?
— В тридцать лет жены нет, и не будет, — напомнил Воскобойников старую пословицу, — привык я уже один.
— Она тебе хоть нравится?
— М-м… она добрая, хорошая. Красивая, — Павел задумчиво подкрутил ус, — но уж больно следит за мной. В смысле — водку нельзя, курева поменьше. Во, идет, ну-ка, держи, — он сунул окурок в рот Корсакову.
— Так, — сказала появляясь из-за дома Марина, — мальчики, шашлык готов, где огонь?
— Сейчас добудем, — пообещал Корсаков, расправляясь с очередным поленом. Демонстративно затянувшись, он выплюнул окурок, — работаем без перекуров.
— Здесь кушать будем?
— Здесь, на воздухе, — прогудел Воскобойников, — а потом у камина посидим, чайку попьем. Эх, и люблю я чаек!
Марина с подозрением посмотрела на него.
— Да, с недавних пор полюбили. Павел Викторович, а вы не курили сейчас?
— Как можно, Мариночка. Мы же договорились! Вот — Игорь не даст соврать.
Корсаков сделал честные глаза.
— И соврать не дам и сам не стану. Ложь противна человеческой природе! — провозгласил он
— Приятно слышать, — заметила Марина, — Павел Викторович, пойдемте, поможете посуду принести. Игорь, я жду огонь.
— Уже зажигаю, — успокоил ее Корсаков.
От работы он вспотел и скинул куртку. Сложив в мангале колодец из щепок, он сноровисто запалил огонь, с удовлетворением отметив, что это не разучился делать, хотя последний раз разжигал костер для шашлыка еще будучи студентом.
Шашлык удался на славу. Корсаков, приступая к выполнению просьбы Воскобойникова — приударить за Мариной, расточал ей комплименты. Однако, перехватив ее взгляд на Павла, осекся и круто переменил тему — слишком многое прочел он в ее глазах. Так на Корсакова смотрела только одна женщина — бывшая жена, еще когда они только начали встречаться и про которую Игорь знал, что она влюблена в него до безумия.
Под вечер похолодало, из заросшего парка потянуло сыростью. Воскобойников принес самовар и мешок шишек. Самовар он раскочегарил профессионально, раздувая шишки старым кирзовым сапогом. Поднялся ветер, самовар перенесли в дом, разожгли камин.
Марина с Корсаковым выпили по рюмке коньяку. Павел спел пару романсов на стихи Дениса Давыдова. Разговор зашел о бывших хозяевах усадьбы и Марина принесла несколько папок с бумагами из краеведческого музея. Разложив их на столе, она нашла фотографии с портретных миниатюр.
— Где-то здесь есть портрет девушки… А вот это, взгляните, Игорь, — она протянула ему фото, — это сын Анны Александровны. Здесь ему, я полагаю, уже двадцать — двадцать один год.
— Ну-ка, покажите ребенка, — Павел подвинул стул поближе к Корсакову, — ого! А ведь он на тебя похож, Игорь! Может и ты у нас дворянских кровей?
Марина склонилась, разглядывая снимок через плечо Игоря.
— Да, какое-то сходство есть, — согласилась она.
Корсаков попытался вспомнить, как он выглядел в двадцать лет. Черт его знает… Если нарядить его в офицерский мундир середины девятнадцатого века, может и обнаружится что-то общее с отпрыском Анна Александровны и неизвестного офицера, сосланного в Сибирь, но чтобы уверенно сказать, это вряд ли.
— Требуй возврата имущества, — подтолкнул его Воскобойников, — сейчас модно вспоминать о дворянском происхождении. Глядишь и отсудишь чего-нибудь.
Марина стала убирать со стола, Павел показал Игорю комнату, где он будет спать. Удобств особых не было: кровать с железной сеткой, комковатый матрас. Марина принесла чистое белье.
— Ну что, по норам? — спросил Воскобойников, широко зевая и прикрывая рот ладонью.
— Я немного посижу с бумагами, — сказал Корсаков.
— Ну, как хочешь. Марина, ты тоже спать?
— Да, устала я сегодня.
Корсаков пожелал им спокойной ночи и уселся возле камина, прихватив с собой бумаги из музея. Дрова почти прогорели и он подбросил пару поленьев. От неловкого движения бумаги высыпались из папок. Игорь чертыхнулся и стал подбирать их, как вдруг, подняв один портрет, замер. Это была черно-белая фотография с портрета девушки лет восемнадцати. Высокая прическа, обнаженные плечи, печаль в глазах. Фотография не передавала красок, но сходство с картиной, которую Корсаков продал Жуковицкому, было поразительное.