Черногорец на русской службе: генерал Бакич

Ганин Андрей Владиславович

Для обеспечения своего отряда Бакич в апреле-мае 1920 года конфисковал все серебро бывшей Отдельной Семиреченской армии (243 пуда), находившееся в Чугучаке, а также реквизировал скот (8000 баранов), закупленный колчаковским правительством на нужды армии477. По некоторым данным, часть средств удалось получить от богатых сартов, являвшихся русскими подданными478. Этими мерами он существенно облегчил положение отряда. Имел ли он право на такие действия? Думаю, что в тех тяжелейших условиях, в каких находился его отряд, а, кроме того, учитывая степень развала армии, отступившей в Китай разрозненными группами, Бакич имел моральное право действовать таким образом. Более того, это был единственный возможный способ спасти вверенных ему людей, оказавшихся всеми брошенными и никому не нужными. Разумеется, серебро было бы справедливо разделить между всеми отрядами бывшей Отдельной Семиреченской армии, имевшими право на часть ее имущества. Эти самовольные действия Бакича не могли вызвать одобрение тех, кто считал себя его начальниками - Анненкова и Дутова. 17 (4) июня Дутов писал Бакичу: «Я полагал, что Вы, конфисковав 87 ящиков серебра, кое-что из материалов и несколько тысяч голов скота, поделитесь с нами, хотя бы серебром в пропорции отрядов, т.е. 1 на 10… О себе лично я ничего

не прошу: пока есть три смены белья; я сыт. Но русским людям помогать я обязан, а своим казакам должен, а их- то у меня до 1000 человек. Вот почему я и рассчитывал на присылку Вами десятой доли серебра. Скот и пр[очее], конечно, не могут быть пересланы. Десять пудов серебра значительно разрядили бы напря

116 А.В. Ганин. Черногорец на русской службе: генерал Бакич

женную атмосферу и не очень подорвали бы Ваш отряд. Но, до сего времени Вам об этом не писал, полагая, что Вы сами запросите. Или думаете, что мы не нуждаемся… Наш с Вами лозунг все же остается без изменения, и я уверен, что сторонников его будет немало не только среди русских, славян, а даже и иностранцев. Об Анненкове - дело его закончено. Оружие, которое он закопал, китайцами найдено и отобрано. И последняя тысяча, бывшая с Анненковым, значительно поредела, - разбежались; осталось не больше 400 человек… Не имея в отряде ни одного врача, очень тяжело живется. Может быть, Вы найдете возможным одного командировать ко мне. Кажется, все, что мог сообщить. Поклон всем Вашим подчиненным от рядового до генерала. Не найдете ли возможным периодически присылать Ваши приказы. Желаю Вам всего лучшего. Ваш А. Дутов»479. О конфликте Бакича с Дутовым, произошедшем в дальнейшем, в первую очередь в связи с вопросом объединения антибольшевистских сил в Западном Китае и главенства в будущей единой организации, будет сказано ниже.

Вскоре после этого российский посланник в Пекине князь Н.А. Кудашев и консул в Урумчи А. А. Дьяков потребовали ареста конфискованного Бакичем серебра. По их мнению, серебро являлось общегосударственным достоянием того же несуществующего государства, представителями которого они еще числились, а, кроме того, китайцы и так обеспечивали отряд Бакича, так что он, по их мнению, в средствах не нуждался. При этом консул в Чугучаке В.В. Долбежев, видя ситуацию на месте, как мне представляется, был склонен поддержать скорее действия Бакича, чем предложения своих коллег-дип- ломатов480. В ответ на обвинения Бакич писал, что он только «по фамилии серб, но Генерал Русской Армии и думаю, что во всяком случае больше люблю Россию, чем патриот-малоросс Шевченко, который на любви к Родине только думает наживаться»481. Речь шла о контрагенте Российского правительства по закупкам продовольствия Тимофее Шевченко, занимавшемся перепродажей скота, в реквизиции которого обвиняли Бакича.

Бакич не боялся ответственности и писал, что «за все свои распоряжения я всегда могу дать ответ перед законами Российского Правительства и иностранных великих держав»482. Кроме того, к осени 1920 года он считал себя уже вполне независимым начальником и писал урумчийскому генерал-губернатору: «Заявляя Вам, что, являясь по службе и годами значительно старше Генерала Анненкова и

На чужбине

117

больше его принесшего на благо русского народа своих знаний и трудов, я признаю над собой только законное Российское Правительство, признанное иностранными державами; только такое правительство и никто другой вправе сместить меня с командования отрядом и назначить заместителя. От этого моего права, пока я жив, я никогда не отступлю и распоряжаться моим назначением или смещением лицам, подобно генералу Анненкову, ни в коем случае не позволю»483.

Часть казаков все еще стремилась к продолжению борьбы с большевиками, обнадеживающими казались слухи о восстаниях на советской территории и продолжающейся борьбе с красными на Юге России и в Сибири, но полуголодная и однообразная жизнь в лагере приводила к тому, что нижние чины отряда все же постепенно стали покидать его и уезжать в Советскую Россию. Началось с того, что уезжать стали военнослужащие отряда, расположившиеся вопреки приказам Бакича вне лагеря, в Чугучаке. Здесь Бакич был бессилен бороться с ними. Под влиянием этих военнослужащих идея возвращения в Россию получила распространение и в лагере на Эмиль, что привело к самовольному уходу в Советскую Россию некоторых чинов отряда484. Бакич пытался активно бороться с агитацией за возвращение в Россию, но люди все равно уезжали.

Осознав невозможность борьбы с возвращенцами, Бакич в мае 1920 года перестал препятствовать этому движению. Лагерь покидали в основном мобилизованные казаки и солдаты. Отпустить всех желающих сразу китайские власти не разрешили, поэтому люди уходили небольшими группами. Уходившие из лагеря снабжались продовольствием и лошадьми485. «Командиры частей, а равно и все остающиеся в лагере, к уходящим отнеслись с должным вниманием. Были отслужены напутственные молебны. Трогательно было расставание с людьми, с которыми у нас в течение столь долгого времени были одни интересы, одни печали и радости. Теперь каждый, отдавшись в руки судьбы, хотел найти лучшее. В то время было трудно сказать: тот ли счастлив, кто идет в Россию, на милость вчерашних врагов, поближе к своим родным очагам, или тот, кто останется, претерпевая разные лишения, на чужбине. Командир 15 Оренбургского казачьего полка, полковник Глебов, когда подошла очередь отправки казаков названного полка, приказал собраться всем офицерам и остающимся в лагере казакам на молебен и проводы уходящих. Полковым священником был отслужен молебен, после которого священник с крестом в руках обратился к уходящим со словом. Он указал

118 А.В. Ганин. Черногорец на русской службе: генерал Бакич

казакам на их заслуги перед Церковью, защиту ими религии, на их подвиги, жертвы и лишения, во благо нашей родины, для которой они сделали все, что могли, а потому ни св[ятая] Церковь, ни родина не забудут их. Сильные рыдания, как среди уходящих, так и среди остающихся, заглушили слова священника. После священника обратился к ним с речью полковник Глебов. В своей прекрасной речи он сказал: «Я не хочу упрекать вас за то, что вы покидаете нас; неизвестно еще, какая судьба ожидает нас, здесь остающихся. Но я хочу указать вам на ваши жертвы, которые вы принесли на благо дорогой нам родины и родного войска. В течение почти двух лет я все время был среди вас; я видел ваше искреннее желание освободить свое отечество

от большевистского засилья. Много вы сделали ради этого, много ваших братьев-станичников и однополчан пало смертью храбрых на поле брани. Благодаря создавшимся обстоятельствам, мы оказались здесь. Я верю в вас, как и всегда, а также верю, что вы, уйдя в советскую Россию, где будете, быть может, мобилизованы большевиками, останетесь все же верными казаками. Счастливый путь! С Богом!…» Казаки, слушая своего любимого командира, появление которого среди них во время боя решало часто судьбу последнего, сквозь рыдания кричали: «Приходите снова с оружием в Россию, мы снова будем с вами, никогда не будем с большевиками!» После этого колонна уходящих казаков стала удаляться по направлению к русской границе. Долгое время мы смотрели вслед им, удаляющимся к неизвестному будущему. Никто из нас не подумал даже послать им упрек вдогонку. Никто не мог этого сделать, ибо каждый понимал этих оборванных, полу- босых и измученных людей…»486 Вообще, представления о жизни в Советской России в отряде были крайне смутными, возвращавшихся на родину заранее считали покойниками487. Впоследствии в отряде ходили слухи о том, что вернувшиеся в Советскую Россию офицеры и добровольцы были расстреляны красными488. Кроме того, предпринимались попытки покинуть лагерь в других направлениях и с другими целями. Так, казаки Атаманского полка, получив сведения о переходе Войскового атамана А.И. Дутова в Китай, стали стремиться уйти к нему в Суйдин. Слух об этом первоначально тайном плане достиг некоторых других частей, казаки которых также собрались вслед за атаманцами уйти к Дутову. Казаки верили, что Дутов поведет их в новый поход на большевиков. Стало известно об этом и командованию отряда. Для успокоения каза

На чужбине

119

ков к ним был направлен полковник А.С. Колокольцов, а затем командир Атаманского полка полковник Савин был вызван в штаб отряда. После разъяснительной беседы в штабе он больше не предпринимал попыток увести полк к Дутову489.

После ухода всех желающих в лагере осталось менее половины перешедших границу, без учета беженцев. По данным И.И. Серебренникова, к июню 1920 года лагерь покинуло около 6000 человек490. Даже если Серебренников при подсчетах сумел учесть движение гражданских беженцев, точно рассчитать их перемещения по Китаю, на мой взгляд, едва ли возможно. Известно лишь, что многие гражданские беженцы устроились на работы в Чугучаке, опередив в этом военных и заняв все свободные рабочие места. Существенно легче расчеты, непосредственно касающиеся военнослужащих и членов их семей. По данным штаба Бакича, к 27 (14) июля в лагере осталось 1468 офицеров, 3557 солдат, 721 член семей военнослужащих и 1000 гражданских беженцев, всего 6746 человек491. Численность перешедших границу в составе отряда сократилась на 346 офицеров, 4482 нижних чина и 64 члена семей военнослужащих, итого отряд покинули 4892 человека. В результате боевой состав войск Бакича сократился наполовину, но при этом Бакич выиграл в качестве личного состава - оставшимся уже не было дороги в Советскую Россию, с Бакичем они были готовы идти до конца.

Сам Бакич в телеграмме от 31 (18) мая 1920 года в Харбин генералу Н.С. Анисимову сообщал: «Не имея связи [с] востоком, решил сократить численность отряда отпуском [в] совет[скую]россию излишнего элемента, остается [в] итоге около 5 тысяч человек. Прошу Вас, [как] представителя Оренбургских] казаков, [из] которых [в] большинстве состоит [и] будет состоять отряд, выхлопотать [у] соответствующих властей помощь отряду деньгами [в] сумме пока 5 миллионов рублей царскими или другими равнозначащими, обмундированием, [в] котором крайняя нужда… ходатайствовать [о] переводе отряда [в] местность Китая, откуда [при] изменившихся обстоятельствах [отряд] скорее мог бы вернуться [на] Русскую территорию. Полагаю, [что] маршрут Кобдо [-] Урга единственный, далее [по] обстановке…»492 Весной 1920 года от Анисимова было получено 25 000 лан493. Но, несмотря на это, именно на него следует возложить ответственность за те лишения, которые выпали на долю отряда Бакича в дальнейшем. Осенью 1920 года от атамана Г.М. Семенова Анисимов получил свыше 100 000 золотых рублей на поддержку

120 А.В. Ганин. Черногорец на русской службе: генерал Бакич

оренбуржцев в Синьцзяне, однако денег Бакич и Дутов для своих отрядов практически не получили. Лишь впоследствии в результате расследования деятельности Анисимова, проведенного ревизионной комиссией под председательством надворного советника П.С. Архипова, были выявлены факты хищений большей части этих средств (57 000 рублей)494.

Постепенно жизнь в лагере стала входить в нормальную колею. Появились музыкальные инструменты, заработал любительский театр, организовывались даже киносеансы. Весь лагерь с первых же дней разделился на две группы: женатых и холостых, причем первая группа, естественно, смогла лучше устроиться, хотя представителей второй группы было намного больше495. В самом центре лагеря на Эмиль были расположены палатки Красного Креста, где работало много сестер милосердия. Сюда после дневной жары приходили многие офицеры, тосковавшие по женскому обществу. Некоторые из чинов отряда даже обзавелись семьями, летом 1920 года было сыграно не менее десяти свадеб. К пункту Красного креста вели четыре улицы, получившие оригинальные названия: Атаманская, Невский проспект, Поэзии и Грусти и последняя - Любви. 6 мая (23 апреля) 1920 года, в день Войскового праздника Оренбургского казачьего войска в лагере были устроены скачки, джигитовка, гимнастические упражнения, военные игры. На праздник были приглашены русский консул и чугучакский военный губернатор. При выезде губернатора из чугучакской крепости производилось три пушечных выстрела, сам выезд также был помпезно организован: «Под звуки рожков и труб, разгоняя палками толпу, появлялась экзотическая пехота в невероятных, разукрашенных надписями на груди и на спине, костюмах, за пехотой следовала кавалерия в юбках и кофтах из красного атласа. Губернаторский конвой был обмундирован настолько необычайно, настолько одежда солдат казалась взята из костюмерной оперного театра, что для полноты картины не хватало только появления тенора, вместо него показывалась запряженная шестеркой мулов игрушечная двухколесная каретка, из которой выглядывало желтоватое, сморщенное лицо в огромных круглых очках. При проезде китайского губернатора полагалось снимать шапки и кланяться»496. Губернатор был очень доволен увиденным у русских зрелищем и пообещал улучшить продовольственное обеспечение лагеря. Произошел обмен любезностями, причем к праздникам дутун подарил отряду 10 быков и 100 баранов497. Вообще, на начальном этапе пребывания