Чёрные крылья

Гартвиг Дмитрий

– Прошу прощения, господин Кюри, но это пока невозможно. Если вы хорошо знаете историю, то помните, что мы, русские, всегда славились своим гостеприимством. Наши японские покровители, в свою очередь, заметили эту яркую черту и ещё сильнее развили в моём народе это благородное чувство. Мои начальники будут глубоко огорчены тем фактом, что вы не примите моего приглашения отдохнуть с тяжёлой и дальней дороги. И их неудовольствие, будьте уверены, падёт именно на меня, за то, что своей грубостью оттолкнул такого уважаемого гостя, – за весь этот сладкий и напыщенный монолог у Саблина не дрогнул ни один мускул. Всю свою хвалебную, по-восточному заискивающую оду он проговорил с абсолютно каменным выражением лица. – Тем более, вас всё равно раньше чем через четыре-пять часов никто не ждёт. Конечно, если вы настаиваете, начальство соберёт экстренное совещание и выслушает ваши предложения, но я всё же настойчиво рекомендую вам отдохнуть. Я для вашего же удобства, я готов предоставить вам свою квартиру недалеко от вокзала. Уровень наших городских гостиниц, к сожалению, оставляет желать лучшего, но если вы настаиваете, я могу…

– Не стоит, не стоит, – прервал Саблина Джеймс. – Ваша квартира будет подходящим вариантом. Мы возьмём извозчика?

– Мистер Кюри знаком с нашими порядками? – Валерий улыбнулся, про себя лихорадочно соображая, откуда «американец» мог узнать про извозчиков, если впервые в Новосибирске. – Нет, к сожалению, все привокзальные экипажи сейчас заняты. Мы немного пройдёмся пешком, благо, что тут недалеко.

Всю дорогу до квартиры они прошли молча. Конечно, Саблин не был настолько дураком, чтобы приводить незнакомца в своё собственное обиталище. Для подобного рода встреч у него и у людей, с которыми он работал, имелось огромное число конспиративных квартир. Одной из них он и намеревался воспользоваться.

Многих, особенно людей с Урала и из Западной России, могло бы смутить то, как вызывающе одет американец. Синий пиджак, яркая бежевая рубашка и широкие штаны из мягкой ткани. У людей определённых профессий или тех, кто был слабо знаком с положением дел в республике, такой вид мог бы вызвать шок и паническую атаку, но суть заключалась в том, что в нынешнее время для европейца в Восточноазиатской Сфере Процветания лучшего амплуа было просто не найти. Инвесторы, бизнесмены, банкиры из Германии, Италии, Америки и даже Южной Африки – все они были желанными гостями в Японской империи и её марионетках. Дзайбацу бронировали для них люксовые номера в отелях, устраивали пышные банкеты и находили лучших девочек, стоило европейским финансовым воротилам только глазом моргнуть. Всё самое лучшее, всё, что дорогие господа пожелают. А произошло это из-за того, что японцы совершенно не умеют считать деньги.

Полгода назад Токийская биржа оглушительно рухнула. Японский денежный пузырь гражданских автомобилей, в который вся Сфера инвестировала почти год, наконец-то лопнул, утянув с собой на дно почти все остальные отрасли японской промышленности: от каучуковой и до горнодобывающей. В Токио тогда творился подлинный кошмар. Взрослые мужчины, уверенные и одетые в строгие костюмы, стояли стройными рядами у края моста, спокойно дожидаясь своей очереди спрыгнуть. Правительство и финансовая элита в панике слёзно молили европейских инвесторов, которые были с ними подвязаны, спасти безнадёжное положение крупным вливанием средств. И инвесторы потянулись, выбора у них, по сути, не было. Ведь, несмотря на всё японское движение к автаркии, мировую экономику никто не отменял. И финансовую ответственность тоже.

Ударило по всей Сфере. Особенно сильно по юго-восточной Азии – основному экспортёру резины, селитры, топлива и дешёвой рабочей силы. Сибирь, как это ни странно, пострадала меньше всех, хотя именно здесь располагались все ведущие японские горнодобывающие концерны. Конечно, на бумаге они, чисто формально, были не японскими, а новосибирскими, магаданскими и приамурскими, но любой, хоть чуть-чуть разбирающийся в политике и экономике человек, прекрасно понимал, что за ниточки дёргают японские дзайбацу – крупные бизнес-династии, почти что сросшиеся с государством. Вот только когда их миллиарды йен в одночасье сгорели в прожорливой топке мировой экономики, эти колоссы на глиняных ногах начали рушиться, дав, наконец-то, их вассалам шанс выйти из тени. И вассалы этим шансом воспользовались. Сибирские промышленники, которые до сих пор были большими начальниками лишь на бумагах, гордо заявили о своих правах, потребовав у их кукловодов и японского правительства большей автономии во внутренних и внешних делах, пригрозив оставить империю вообще без горного сырья. И они, на фоне экономистов, рвущих от досады волосы на голове, эту автономию получили. Из Сибири в США, Италию и Южноафриканский союз поплыли алмазы, газ и нефть, привлекая в восточную часть России деньги, инвестиции и образованных людей. Особенно людей.

Так что образ, выбранный Джеймсом Кюри, был абсолютно верным решением. В данный момент европеец здесь не смог бы быть в большей безопасности, чем выставив себя денежным воротилой.

Тем временем Саблин и Кюри добрались до безликого и серого пятиэтажного дома со скрипучими деревянными подъездными дверями, открытыми нараспашку, и начисто выбитыми стёклами по всему третьему этажу. На этом этаже когда-то жили рабочие с севера: Сургута, Нижневартовска, Нового Уренгоя. Какое-то сердобольное предприятие позволяло им и их семьям проводить здесь одну неделю в год, в качестве отпуска. Правда, продлилась эта «сладкая» жизнь недолго – пролетарии так сильно буянили и пьянствовали, что в одну прекрасную ночь местная полиция просто-напросто выкинула их всех на мороз. А руководство той компании поголовно сняли с занимаемых должностей, заменив матёрыми потомками самураев. Валерию и Джеймсу, слава Богу, не пришлось подниматься на этот загаженный, разорённый этаж. Их квартира была на первом.

Кюри первым перешагнул порог. Это было грязное, пыльное и абсолютно неживое двухкомнатное помещение с взбухшими жёлтыми обоями и изредка снующими по полу тараканами. Впрочем, тараканы сейчас – настоящий бич всей Сибири. Чёрные, усатые, и, что самое главное, невероятно огромные. Непонятно, на чём они умудряются так откармливаться. Несмотря на то, что с едой сейчас не так туго, как в пятидесятые, когда от голода вымирали целые города, но всё равно, провианта хватает не всем. Тем же, которым хватает, перепадает лишь слегка больше необходимого минимума. А тараканам всё ни по чём. Они отжираются до совершенно неприличных размеров и плодятся просто в невообразимых количествах, одновременно с этим становясь чуть ли не хитиновыми танками, которых даже удар каблуком сапога не всегда убивает с первого раза.

– Милое место, – чересчур весело заявил Кюри, обводя это логовище взглядом.

Щелчок пистолетного затвора, раздавшийся у него за спиной, не разделял оптимизма американца.

– Я думаю, нам лучше поговорить более откровенно на кухне, не находите? – ровным голосом спросил Саблин.

Американец медленно поднял руки.

– Я думаю, что нам определённо нужно поговорить, – слегка повернув голову, ответил он.

– Замечательно. Теперь спокойно идите в правую дверь и садитесь за стол. Руки держите так, чтобы я их видел. И никаких резких движений, это понятно?

– Более чем.

Кюри в точности исполнил указания Саблина. Прошёл, сел, положил руки на грязный и пыльный стол. И с ожиданием уставился на пистолет Валерия.

– Вы говорите, что прибыли от наших общих друзей из Центральноамериканского Рабочего Учреждения, правильно я вас понимаю? – начал Саблин свой допрос.

– Правильно понимаете, – без тени страха в голосе ответил американец.

– Мои друзья никогда бы не прислали ко мне человека с пустыми руками. Надеюсь, у вас есть для меня подарок? Знаете ли, я ведь заядлый коллекционер…

– Ах, подарок. Конечно имеется, за кого вы меня принимаете? Держите, это, как мне кажется, будет отличным пополнением вашей коллекции, – с этими словами Джеймс протянул Валерию октябристский значок. Потёртый латунный мальчик, изображённый в центре красной звезды, смотрел на Саблина вроде как даже с укоризной.

– У вас отличный русский, вы знаете об этом, мистер Кюри? Не каждый иностранец способен без ошибок выговорить слово «Центральноамериканский», – с уважением отметил Саблин, с чувством светлой ностальгии рассматривая значок.