Чёрные крылья
Шрифт:
– Ты уже уходишь? – игриво спросила меня Аня, высовывая голову из-под одеяла.
– Да, уже ухожу, – холодно ответил я, стоя перед зеркалом и заправляя рубашку в форменные брюки. – Меня ждут в штабе.
– Могут подождать и подольше, – она откинула одеяло и, встав с кровати, обняла меня сзади. – Ты ведь у нас герой, только что с операции вернулся и имеешь полное право отдохнуть.
Всё это она говорила, водя по моей груди ладонью, и всё теснее и теснее прижимаясь губами к уху. При этом, судя по той картине, что я наблюдал в отражении, одеться она не удосужилась.
– Вернись в постель. – равнодушным тоном ответил я на её заигрывания. – Окно открыто, простудишься.
Форточка в комнате действительно была открыта, давая полную вольницу уральскому морозу. Анина рука тут же исчезла с моей груди. Сама она отстранилась, и, возмущённо фыркнув, вернулась в кровать, закутавшись в одеяло и повернувшись ко мне спиной.
Обиделась.
Я же тем временем продолжил свои сборы. Застегнул воротник чёрной рубашки, накинул на неё сверху такой же чёрный китель с белой, пятиконечной звездой на рукаве, перетянул его массивным армейским ремнём. Сев на краешек кровати, натянул высокие тяжёлые сапоги. Анька при этом не издала ни звука.
Я перебросил через шею лямку своего офицерского планшета и направился к выходу из квартиры. Лишь в прихожей до меня донёсся обвиняющий голос из спальни:
– Для тебя всегда служба была важнее, чем я! – плаксивым голоском запричитала Аня.
Вот же взбалмошная девица. Мне ничего не оставалось, кроме как ответить своей обычной для таких скандалов фразой:
– Мы это уже обсуждали.
Хлопком тяжёлой входной двери, я отсёк себя от недовольных криков моей же любовницы. Сразу стало заметно тише. Поправив воротник рубашки, я широким шагом пошёл к выходу из подъезда. Всего-то через два лестничных пролёта, обшарпанных и заплёванных до самого нельзя, я оказался на зимней свердловской улочке. Холодный воздух тут же освежил мои мысли и подчистую вымел раздражение, направленное на несносную девчонку. В конце концов… в конце концов, это ведь Аня. Чего ещё я от неё ожидал?
Когда мы впервые познакомились, я не думал, что у нас с ней так далеко всё зайдёт. Точнее, я вообще не думал, что увижу её во второй раз. Это было, насколько я помню, на мой двадцатый день рождения. Подумать только, уже тринадцать лет прошло с тех пор. Я тогда ещё не вступил в ряды разведки и, как и многие молодые люди моего возраста, прозябал в армейских казармах на краю Свердловска. Конечно же, у меня, как у любого здорового парня в моём возрасте, свербило в одном месте. Поэтому, в день своего двадцатилетия, я, старший сержант отдельного мотострелкового батальона имени генерала Конева, решил утолить свою тоску по женскому полу и направился в близлежащий бордель. Раньше, при социализме, проституция у нас в стране была запрещена, но хочется задать вопрос: где этот социализм сейчас? Маршал Жуков правильно сделал, что разрешил бордели. Особенно учитывая тот факт, что вся наша страна, по сути, превратилась в одну огромную военную базу. Каждый здесь солдат, каждый ведёт свою собственную войну. Кто-то – против голода, кто-то – против болезней, кто-то – против немцев, не прекращающих своих разрушительных бомбардировок и устраивающих рейды с целью прощупать нашу оборону. А солдаты, впрочем, не только они, чтобы не сойти с ума, обязаны развлекаться. В том числе бабами, водкой и куревом. Бабами – в первую очередь. Потому что если у гражданских ещё была хоть какая-то возможность обустраивать свою личную жизнь, то у этих бедолаг, к которым в то время принадлежал и я, такой возможности не было.
Аню я выбрал сразу. Это не была какая-то любовь с первого взгляда, отнюдь нет. Мне, если честно, иногда кажется, что я любить вообще не умею. Она мне просто понравилась. Какими-то особенными предпочтениями в постели я никогда не отличался, тем более в юности, поэтому мне бы подошла любая симпатичная молоденькая девушка. Анька таковой и являлась. На два года младше меня, ей едва исполнилось восемнадцать лет. На голову ниже, шатенка, но тогда красила волосы в рыжий. Яркие синие глаза. Вот, собственно, и весь портрет. Нам тогда хватило двадцати минут и мы, отдышавшись после действа, недоумённо глядели друг на друга, не понимая, что нам, собственно, делать дальше. Я решил взять инициативу в свои руки и пригласил её посидеть в кафетерии, который при борделе также был. Денег у меня тогда было немного: лишь скудные увольнительные и свои небольшие сбережения. Но, собственно, мы и не заказали ни мраморной говядины, ни кувшина водки, ни свежих морепродуктов. Так, выпили по чашке суррогатного, почти безвкусного кофе, поговорили о какой-то ерунде, меня ещё раз поздравили с днём рождения, а потом Анька убежала. График, наверное, плотный был. Я же, ещё чутка посидев, тоже отправился в казарму.
А через неделю зашёл ещё. А потом ещё через неделю. И сам вдруг не заметил, как Аня стала «скрипкой одного скрипача» и по совместительству моей солдатской женой. Других клиентов она быстро перестала обслуживать, дожидаясь только моего прихода. Конечно, держать такую сотрудницу борделю было совершенно невыгодно, так что, через пару лет таких «отношений», я, уже к тому времени оперативник «Стальной руки», забрал её к себе. Наверное, Аня являлась единственной на всю Чёрную Армию домохозяйкой, так как за все те десять лет, что мы сожительствовали, она ни разу не вышла на работу.
Хотя, какая работа может быть в Чёрной Армии для бывшей проститутки? Только обратно на панель. А подкладывать Аню под других мужиков, несмотря на то, что совсем её не любил, я не собирался. Других же вариантов у неё не было. А в условиях огромного военного лагеря, которым стала теперь Россия, работа у человека могла быть двух видов: либо производить оружие, либо им пользоваться. Тем же, кто не умел ни того, ни другого оставалась лишь дорога в общество нищих, бандитов и шлюх.
Такова была наша недобрая действительность. Четырнадцатичасовые смены, казарменные построения, бесконечные дежурства на оборонительной линии Карбышева и дикий рёв реактивных бомбардировщиков Люфтваффе, до сих пор не прекращающих своих разрушительных налётов. Вот главные составляющие нашей жизни. Не гремят своими оркестрами театры, не трещит киноплёнкой кино, не скрипят перьями писатели. Только хищно лязгают затворы автоматов да громыхают заводские станки. Всё, что осталось от некогда великого народа, управляющего половиной Евразии, теперь заперто в клетку своей последней цитадели протянувшейся по всей длине Уральских гор. Нескончаемый труд, вечная война ради выживания, ради удержания той последней черты, что у нас ещё оставалась – вот наша судьба. Отступать больше некуда, позади – бездна. Та самая бездна, что смотрит на нас волчьим оскалом гестаповских клыков и непомерно прожорливой пастью японской кэмпейтай. Ненависть и жажда отмщения – всё, что поддерживает нас на плаву. Вера в то, что в один прекрасный день мы воспрянем, очнёмся от нашего бесконечного кошмара и пойдём. Пойдём вперёд, хлынем бесконечным потоком во все стороны, смывая всю ту грязь, что нанесло на наши земли. Пусть даже умрём во время этого похода, плевать, уж пусть лучше так, чем бесконечно задыхаться от угольного смога и бежать со всех ног в бомбоубежище, едва только ухо резанёт далёкий и страшный гул.
Но пока до этого ещё далеко. Пока мы должны продолжать свою работу. Днём и ночью, без отдыха и без устали учиться, тренироваться и крепчать. Воспитывать новое поколение солдат, тех самых, которые не видели нашего поражения в Последней войне, но которые всей душой жаждут вернуть ту жизнь, что у них отняли. Дрессировать без жалости самих себя, чтобы в нужный момент, в день, когда правосудие свершится, не дать слабины, не щадить ни себя, ни тем более врага и, следуя словам присяги, поставить свой народ превыше собственной жизни. Мы – Чёрная Армия. Мы – ведомое местью воинство, последний оплот русской расы. И мы не можем проиграть, потому что поражение означает конец всего. Я же, как солдат этой армии, не имею права ни на любовь, ни на привязанность, лишь на чистую, незамутнённую ненависть. Такова была моя клятва, которую я когда-то, положа руку на сердце, дал перед строем.
Захваченный этими невесёлыми мыслями, я и сам не заметил, как добрался до здания штаба. Говоря точнее – до главного управления разведки Чёрной Армии. В последнее время высшее командование всё чаще и чаще заседало именно здесь. Не знаю, с чем конкретно это было связано: то ли с тем, что Алеутов вёл какую-то свою, скрытую от глаз простого капитана игру, целью которой было расширение полномочий разведки, то ли сыграла свою роль удачная планировка здания, три верхних этажа которого выглядели строго и представительно, а четыре других, вырытых под землёй, представляли собой отличное бомбоубежище. Меня же в эту обитель сильных мира сего пригласили ради моего доклада по поводу операции «Осина», с которой я, как правильно заметила Аня, недавно вернулся. Уже подойдя ко входу в здание, у двух широких двойных дверей я нос к носу столкнулся с Артёмом.
– Как ты удачно подгадал, – улыбнулся мне мой воспитанник.
– Я бы и раньше пришёл, – ответил я, пожимая протянутую мне руку. – Анька задержала.
Артём понимающе кивнул. Спросил:
– Ну, и как она там?
Я пожал плечами.
– Да как обычно. Скандалит.
Артём осуждающе посмотрел на меня, но ничего, слава Богу, не сказал. Он был очень хорошо знаком с Аней. Когда я привёл его голодного и грязного к себе домой, бывшая проститутка очень хорошо к нему отнеслась. Не знаю, с чем это связано, наверное, материнские инстинкты не могут убить ни работа в борделе, ни голод, ни постоянный страх перед бомбёжками. Так что, на время его недолгого пребывания в моём доме, а затем и немногочисленных увольнительных из училища, она была ему самой настоящей матерью. Которая и покушать приготовит, и по головке погладит, безудержно квохча над бедным малолетним курсантиком.