Черные лебеди
Шрифт:
Дмитрий не знал, почему дядя пригласил его пойти прогуляться не куда-нибудь, а именно в парк Горького. Не знал он также, почему в парк вошли они не через центральный вход, а со стороны Нескучного сада.
Веригин шел и узнавал знакомые места… Вон та поросшая кустарником лощинка… Вот здесь, перепрыгивая через канаву, Таня оступилась, и он нес ее на руках до беседки.
«Таня!.. Таня!.. Посадит ли кто на твоей могиле полевые ромашки, которые так часто стояли на студенческой тумбочке, у изголовья твоей кровати? Если б знать, где твоя могила? Кто смежил
Дойдя до пруда, в котором плавали лебеди, Веригин остановился, показывая взглядом на свободную скамейку:
— Присядем, — а сам стоял, глядел на пруд: «Здесь все так же, и вместе с тем все по-другому. Нет лодок, а раньше они были. Здесь она сказала мне, что самое радостное в семье — дети. А потом так покраснела, что выдала свою тайну…»
Присели.
— Я все собираюсь спросить тебя, Дмитрий, и не решаюсь: почему ты, юрист по образованию, окончивший университет с отличием, всего-навсего — учитель школы?
Дмитрию стало не по себе от такого вопроса. Он молчал. А сам думал: «Эх, дядя, дядя… Ты ведь достаточно мудр — мог бы и не задавать этого вопроса. Но уж коль задал его — я отвечу. Только ты не обессудь, что правды в ответе будет всего лишь маленькая доля».
— Из прокуратуры пришлось уйти. Были неприятности.
Веригин грустно улыбнулся:
— А не потому ли, дружище, что твой дядя был репрессирован? Говори прямо, дело прошлое.
Дмитрий протянул руку к портсигару, лежавшему на скамье. Разминая папиросу, он проговорил:
— Сложная и длинная история. Лучше расскажите, как вы оцениваете те ошибки, жертвами которых стали лучшие люди нашей страны?
— Это очень сложно, Дмитрий. Сложнее, чем ты думаешь.
— Не уходите от ответа. Очень прошу, — настаивал Дмитрий.
Не хотелось Веригину к воспоминаниям о Тане примешивать другие горькие раздумья. Но Дмитрий смотрел на него и ждал ответа.
— Все это издержки истории.
— Издержки истории… Как легко сказано!.. А за этими короткими словами Монблан страданий.
— Ты слишком злопамятен, Дмитрий. Ты ничего не прощаешь, никого не милуешь.
— Тогда говорите яснее. Что вы понимаете под издержками истории?
Веригин некоторое время молчал. Усталый взгляд его потухших глаз остановился на одной точке:
— Ты видел, как рубят дрова?
— Можете не продолжать. Дальше вы скажете: когда рубят дрова — летят щепки. Я это слышал не раз. Эта фраза стала тривиальной. Она стала ширмой, за которой — человеческие трагедии. Ее вытащили на свет те, кто всякое общественное зло считают юридической неизбежностью. Происхождением своим она сродни реакционной философии Гегеля: все, что существует, — разумно. Все разумное — существует…
Веригин впервые почувствовал, что в чем-то (а в чем, он еще не понимал до конца сам) он был неправ с этой пресловутой теорией дров и щепок.
— А если этот топор берет в руки сама История и начинает рубить дрова?.. — Веригин остановился, как бы подыскивая точные слова, которые могли бы до конца выразить его мысль.
— И кто в этом спектакле должен играть роль щепок?
Взгляд Веригина посуровел, уголки его губ поползли вниз:
— Допустим, я… Иванов, Петров, Сидоров…
— В тридцать седьмом и восьмом годах из таких щепок были навалены горы. Целые корабельные рощи изрублены в щепки!
Опершись локтями о колени, Дмитрий смотрел на усыпанную желтым песком дорожку, по которой ползла пушистая зеленая гусеница. Она спешила в траву. Инстинкт самосохранения гнал ее туда, где не ступают тяжелые каблуки людей. В эту минуту Шадрин был в смятении. Он вспоминал дни, когда поиски работы наводили его на горькие мысли, когда в самом государственном укладе страны он начинал выискивать изъяны и грубые отступления от ленинских принципов. Пусть он тогда искал корни своих мизерных страданий и обид не там, где они были. Но вот рядом с ним сидит человек, который до дна испил полную чашу незаслуженных лишений, человек, у которого изломали полжизни, уничтожили семью, срубили надежды на личное счастье…
— Чем думаете заняться? — неожиданно спросил Дмитрий.
Веригин затушил папиросу, бросил ее в урну и неторопливо ответил:
— Завтра иду на прием в военную прокуратуру. Нужно добиваться реабилитации.
— А после реабилитации?
— Куда прикажут. Дадут полк — надену шинель. Пошлют в управдомы — буду командовать дворниками и лифтерами.
Гусеница подползала к траве. Очевидно, почувствовав близость безопасного места, она поползла быстрее. «Торопится… хочет жить!» — подумал Дмитрий.
— Почему же так? Ведь когда с человека снимают опалу — ему возвращают шпагу, ордена и старые почести.
— Ты забываешь о другом, — Веригин приложил ладонь к груди: — Машину, у которой барахлит мотор, в гонки не берут. А врачи нынче придирчивее, чем автоспециалисты.
Гусеница вползла в траву и скрылась. «Молодец… Так и надо. Погибать под грязными каблуками — глупо…»
— А если будет задержка с реабилитацией? Если будут еще тянуть, как тянут уже четыре месяца?
— Если завтрашний прием ничего не даст, буду писать Первому секретарю Центрального Комитета.
— С чем вы могли бы сравнить свои годы изгнания? — после некоторого молчания спросил Дмитрий.
Веригин бросил в урну потухшую папиросу и, словно не расслышав вопроса Дмитрия, продолжал задумчиво смотреть на пруд.
По тонкому перешейку между двумя прудами плыла цепочка лебедей. Грациозно изогнув свои длинные шеи и словно чувствуя, что их плавной красотой и белизной любуются люди, лебеди чинно и важно скользили по незамутненной глади воды, на которую из-за высоких вязов упали утренние лучи солнца.