Черные лебеди
Шрифт:
Лицо Терешкина было озабоченным, как будто завтрашнее совещание в райкоме во многом будет зависеть от его присутствия.
Шадрин достал с верхнего стеллажа запыленную розовую папку, смахнул с нее паутину, раскрыл и, удостоверившись, что именно в ней хранятся пособия для очередной темы, положил папку на стол.
Когда они вышли на улицу, в домах уже зажглись огни. Шадрин чувствовал усталость и голод. Утром он всего лишь выпил чашку кофе.
С Терешкиным расстались у Каретного ряда.
Прощаясь, Терешкин сказал:
— Думаю, сработаемся. Фронтовик?
— Приходилось.
— Я
Домой Дмитрий вернулся поздно. Переступив порог, он сразу же попросил есть.
Ольга бросилась навстречу. Истомившись за день в неведении, она забросала его вопросами:
— Ну, как?
— Все в порядке.
— В институт?
— В институт.
— Кем, Митя?.. Мама, собирай на стол. Ты посмотри, он на ногах еле стоит.
— Лаборантом кафедры! Звучит?
Ольга сдвинула брови, словно что-то припоминая.
— А что это такое?
Дмитрий вымыл руки, устало сел за стол. Лицо его было злое, желчное.
— Буду давать руководящие указания дирекции института и профессуре!
— Митя, не до шуток!
Шадрин, словно не расслышав слов жены, склонился над тарелкой и принялся жадно хлебать горячие щи.
Поужинав, он закурил, сел на диван и положил ногу на ногу. Ольга сгорала от нетерпения. Всем своим видом она как бы говорила: «Какой же ты вредный!..»
Поняв значение ее взгляда, Дмитрий заговорил, когда Мария Семеновна вышла в сенцы:
— Ты хочешь знать, что я буду делать?
— Хотя бы вкратце.
— Буду подшивать газеты, выдавать студентам брошюры и материалы к семинарам, буду развешивать по стенам наглядные пособия для занятий, вести протоколы заседаний кафедры… Недовольна?
— А еще что?
— А еще буду следить за распределением нагрузок среди преподавателей и в случае болезни одного из них, срочно, хоть пешком, хоть на крыльях, лететь к свободному преподавателю, чтоб тот подменил больного.
Ольга отошла к окну и повернулась к Дмитрию спиной. Теперь она отлично представляла, что входит в круг его обязанностей. Она вспомнила пожилую, с астматическим кашлем женщину-лаборантку, которая в ее институте выдает студентам пособия к семинарским занятиям. Старенькая лаборантка всегда очень сердится, когда студенты вырезают из газетных подшивок статьи. Ей стало обидно за Дмитрия. Она открыла форточку и не решалась повернуться к мужу — боялась увидеть его лицо.
VII
Сад отцвел… Поблекшие лепестки яблоневого цвета желтоватыми хлопьями устилали взрыхленную землю. В раскрытые окна кабинета вплывала прохлада.
Академик Батурлинов подошел к окну и окинул взглядом сад. Он не успел еще обойти его, но наметанным взглядом хозяина уже видел беспорядок. «Вот так всегда: стоит отлучиться на каких-нибудь пять-десять дней, и чертополох поднимает голову». Взгляд его остановился на сломанной ветке молоденькой яблони, которая в прошлом году принесла первые
Из кирпичной дорожки, ведущей от террасы к калитке, кто-то выворотил два кирпича, которые валялись тут же рядом, в траве. И никому: ни Марфуше, ни Лиле, ни гостям, живущим у Батурлиновых уже целый месяц, не бросился в глаза этот беспорядок.
«И вообще все идет не так, как нужно… Все через пень-колоду».
Батурлинов чутко прислушивался к каждому шороху за спиной. С минуты на минуту в кабинет к нему должна войти Лиля. Он не видел ее две недели, с тех пор как она проводила его на Белорусском вокзале. Все эти четырнадцать дней, проведенных в дороге и за границей, не было дня, чтобы он, вставая и ложась, не подумал о Лиле. И эти думы о ней для него были, как утренняя и вечерняя молитва верующего. «Как она там, стрекоза-егоза, капризуля моя непослушная?.. Не выкинула ли какую-нибудь очередную глупость?»
Предчувствие не обмануло Батурлинова. Рано утром, как только он перешагнул порог веранды и увидел заплаканное лицо Марфуши, понял, что стряслось что-то неладное.
— Что случилось? — спросил он и поставил посреди веранды большой крокодиловой кожи портфель, который почему-то сразу показался ему непосильно тяжелым.
Худенькие плечи Марфуши еще больше заострились.
— Где Лиля? — каким-то сразу осевшим голосом спросил Батурлинов.
— Спит, — сдерживая всхлипы, ответила Марфуша.
— Здорова?
— Слава Богу, здорова.
У старика отлегло от сердца. Он провел Марфушу на кухню и указал ей на табуретку:
— Садись. Рассказывай, что случилось?
И Марфуша все рассказала. Рассказала о том, что от Николая Сергеевича Лиля ушла на второй день после отъезда Батурлинова. Ушла совсем, без ссоры, по-доброму. Но вещи пока не перевезла. А через неделю, поздно вечером, приехала на машине с каким-то чернявым мужчиной с усиками и оставила его ночевать в своей комнате. Потом ее три дня не было. А позавчера снова приезжала с тем же чернявым и снова оставила его ночевать.
Батурлинову все было ясно. То, чего он больше всего боялся, когда Лиля переезжала к Струмилину, случилось. Тяжело опираясь руками о колени, он привстал с табуретки и, сгорбившись, направился в кабинет. Портфель по-прежнему стоял посреди веранды. Новый заграничный чемодан с подарками Лиле, поставленный шофером на крыльцо веранды, всеми забытый, оставался стоять. Играя кожаной ручкой, по нему прыгал котенок.
Батурлинов не хотел будить Лилю — было еще рано. К тому же он боялся этой встречи, не знал, что должен сказать внучке. Где-то в глубине души нет-нет да и вспыхивали огоньки стариковской радости: «Она пришла… Пришла к деду…» Но тут же эти огоньки потухали, как только он вспоминал Струмилина, последние их встречи и долгие беседы о жизни, о медицине… Он видел его печальное и словно притушенное лицо, большие светлые глаза, доверчивые и тоскующие. А потом этот «чернявый»… «Кто он? Что это за ферт? Да еще с усиками!.. Мерзавец!.. Пусть только посмеет еще раз переступить порог моего дома!..»