Черным по черному
Шрифт:
Вернер вновь уселся и возвел руки к потолку.
– Ужель слагать великие творения недостижимо без мирских помех?
Даффи изумленно уставился на него:
– Что?
Вернер глубоко вздохнул.
– Ладно, Даффи, какая разница! Тебе чего?
Даффи взглянул на заваленный чем попало стол и взял оттуда маленький деревянный свисток с единственной дырочкой.
– Можешь не объяснять: вы заняты сочинением торжественной мессы. – Он дунул в свисток, но не смог извлечь различимого звука. – Обзаведись новым камертоном.
Вернер вскочил, стараясь скрыть болезненную гримасу, прихрамывая, обогнул стол и выхватил из рук Даффи свисток, после чего, все так же хромая, вернулся на место.
– Ты
Даффи хотел было поинтересоваться причиной увечий трактирщика, но вспомнил о цели своего прихода.
– Я собирался сказать, что ты не можешь выгнать Ипифанию Фойгель. Ты…
– В своем заведении я сам себе хозяин.
Ирландец улыбнулся и уселся на стул Кречмера.
– В этом вся загвоздка. Как ты все время умудряешься забывать, что это не твое заведение? Трактир принадлежит Аврелиану, а он мой старый друг. Он не…
– Уже полгода как тебя здесь нет. И Аврелиан вряд ли числит тебя в друзьях. А хоть бы и числил, – внезапно разгорячился он, – я, черт тебя возьми, веду здесь хозяйство! Я постоянно держу руку на пульсе. И в том, как содержать трактир, он слушается меня. Думаешь, без меня он бы управился? Как бы не так! Этот старый плюгавый…
Даффи расхохотался.
– Руку на пульсе? Вот это здорово! Знать, трактир умудряется содержать себя сам, ибо можно по пальцам счесть, сколько раз ты здесь появлялся. Чаще просиживал у этого жалкого подобия поэта. Дьявольщина! Я не забыл пасхальную ночь, когда Заполи едва не разнес трактир в щепки, а ты наутро о том ни сном ни духом! Торчал у своего дружка… цитировал Петрарку и целовал сапоги Кречмера, как я подозреваю…
В глазах трактирщика мелькнул непривычно лукавый огонек.
– Ну… по правде говоря, это были совсем не сапоги.
Ирландец сощурился:
– О чем ты, черт возьми?
– Да будет тебе известно, Кречмера в ту ночь не было дома – а вот жена его была. – Вернер ухмыльнулся. – Должен присовокупить, на диво юная и привлекательная жена.
Даффи прямо остолбенел.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что ты… с его женой?..
– Я ничего не говорю! – воскликнул Вернер все с той же самодовольной ухмылкой. – Просто отмечаю, что прелестные чувствительные юные дамы имеют обыкновение терять голову от моих стихов. Удивительно, до какой степени. – Он откровенно подмигнул.
Даффи поднялся, чувствуя, как удивление перемешивается у него с отвращением.
– До такой степени, что тут же падают навзничь. Любопытно, где был Кречмер, пока у него происходили такие чудеса? Не иначе как наслаждался здесь только что откупоренным темным пивом.
– Возможно. Где бы он ни был, она дала мне понять, что раньше утра его ждать не придется.
– С твоего позволения, – сказал Даффи, указывая на разбросанные по столу бумаги, – я оставляю тебя с твоей поэмой и осиротевшей рощей бедной Афродиты. Но Ипифания остается здесь работать, ясно? И может держать у себя в комнате бутылку бренди. Я попрошу Аврелиана спуститься и подтвердить тебе это. – Он направился к двери и на ходу обернулся. – Знаешь, на твоем месте я бы поостерегся. Ты хоть разглядел, какие плечи у этого Кречмера? Для поэта чертовски широкие. Такому ничего не стоит тебя на клочки порвать.
Напудренный трактирщик самоуверенно хмыкнул:
– Я не так уж немощен. Коли на то пошло, я не раз побеждал его в борьбе на руках.
Даффи чуть помедлил и пожал плечами.
– Тебе видней, – заметил он и вышел, прикрыв за собой дверь.
“Невозможно, – размышлял он, возвращаясь с кухни, – чтобы Вернер мог уложить руку Кречмера на стол – или Вернер приврал, или Кречмер нарочно поддался. Но зачем ему это? И с чего бы, что еще удивительнее, жене здоровенного в самом
Анну он застал за перекладыванием с разделочной доски в котелок кусочков вяленого мяса.
– Настоящая говядина, – сообщила она, подняв голову и увидев его. – Накануне выходных в большинстве трактиров уже стали подавать мясо собак и кошек, понятно, под другим названием. У нас запасы получше – свинины и говядины хватит до четверга. – Она невесело усмехнулась. – Да и позже нашей честности ничто не угрожает, ведь собак и кошек к тому времени не останется.
– Я бывал в городах, что подолгу оставались в осаде, там съедали даже всех крыс, – вежливо заметил Даффи, – а мы ели муравьев и тараканов. Некоторые – кое-что и похуже.
Анна удачно изобразила лучезарную улыбку.
– Вот как? Тогда, должна заметить, у нас неплохие шансы составить новое меню.
Он указал пальцем на кладовку.
– Пиф все еще там?
– Э… да, – чуть замявшись, ответила она.
Осторожно, чтобы не напугать подругу, Даффи открыл дверь, и глазам его предстали Ипифания и Лотарио Мазертан, сидящие парой на одном из оставшихся стофунтовых мешков с мукой. Они разговаривали вполголоса, и Мазертан гладил ее по голове. Ирландец закрыл дверь так же беззвучно, как перед тем открыл.
Он постоял рядом с Анной, наблюдая, как та нарезает кубиками лук.
– Давно это началось?
Она собрала вместе белые кусочки и ладонью смахнула их в котелок.
– Уже несколько дней. Похоже, что за последние две недели все стали вести себя иначе.
– И не говори. Я все же побеседую о ней с Аврелианом.
– Вот оно, подлинное великодушие!
– Сдаюсь, Анна, сдаюсь, – кивнул он. – Можно сказать, уязвлен до глубины души. Так где я смогу его найти?
– Черт побери, прости меня. Вернее всего, он в старой часовне. Просиживает там часами, ставя диковинные опыты с гирьками, маятниками и волчками вроде тех, какими играют еврейские дети. А только выглянет солнце, выставляет из окна маленькое зеркальце. Как будто он подает кому-то сигналы, но там, знаешь, двор с высокими глухими стенами, так что разглядеть вспышки света могут разве только птицы в небе.
– У волшебников часто такое бывает, – заверил ее Даффи. – Ладно, еще увидимся.
В длинном коридоре к восточной стороне трактира было и днем темно, как в глухую полночь, так что несколько минут Даффи ощупью пробирался по коридорам, длина, ширина и настил которых менялись на всем протяжении пути до высоких двустворчатых дверей часовни. Последнюю сотню ярдов он слышал голоса и теперь увидел, что одна из железных створок распахнута. Хотя слов разобрать было нельзя, нечто в тоне голосов заставило его последние несколько ярдов преодолеть беззвучно, не снимая руки с рукоятки кинжала. Все те же груды коробок и связки метел перегораживали проход, и он осторожно протиснулся сбоку так, чтобы обозревать внутренность часовни в щель между двумя перевернутыми железными бадьями для метел, поставленными поверх пирамиды из свернутых старинных ковров. Проникавший через грязные стеклянные окна свет был тусклым и серым, но после темного коридора глаза Даффи приспособились к минимальному освещению. Представшая перед ним на алтаре сцена напомнила фронтиспис трактата о какой-нибудь Лиге Заморских Племен. Из шести, нет, семи человек, противостоящих Аврелиану, двое были черными (один в перьях, другой в длинной мантии с бурнусом), один краснокожий дикарь в одеянии из звериных шкур, помнится, виденный Даффи в трактире месяцев пять назад, еще один, по-видимому, с тех же дальних островов, что и Антоку Тенно, и трое европейцев, один из которых был карликом.