Черный алмаз
Шрифт:
На войне повыбито, совсем.
Нет семьи — в России горемычной,
Чтоб не потеряла на войне
Сына, брата... Нет избы обычной
Без родного фото на стене.
Пробил час, и мы на поле боя
Вышли постоять за свой народ!
Мы не виноваты, что герои.
Это виноват рожденья год.
До сих пор оплакивает павших
Журавля колодезного скрип,
До сих пор еще
Нет семьи, где кто-то не погиб.
Нет стены без карточки сыновьей
Или фотографии отца,
А съедут — остаются на обоях
Свежие овалы, как сердца.
март 1983
ГОРОДА ВОЙНЫ
На улицах рвы, ночами — взрывы,
Блокадой голода город взят.
И ангел опустился белокрылый
На парашюте, словно диверсант.
— За чем стоите, женщины?..
— За хлебом...
— Давно стоите, женщины?..
— Весь день...
Сирена, захлебываясь небом,
Звереет, и разносится везде.
Голодной очереди, как ящерице,
Сирены вопль обрубает хвост.
Хозяйки, разбегаясь, прячутся
В убежище, в подъезд, под мост.
В парадное, в нору подвала,
Неподалеку, за фасад:
Чтоб только место — не пропало,
Чтобы вернуться скорей назад.
— Так надо, женщины?
— Так надо,
Ведь дома ждут
глаза детей...
Стоят, от слабости в обморок падая
Порой, внутри очередей.
Но с местом до ночи не расстанутся!
Заплакал ангел,
распластав
крыла.
А сквозь бесплотную их субстанцию
Рвались вниз юнкерсы и мессера.
1963.
МОЛЕБЕН
Сыновья полегли, не вернутся с полей,
Но по русским дорогам, белоснежные, легкие,
Словно руки молящихся матерей,
Ввысь возносятся колокольни далекие.
И пока живы матери тех сыновей,
Каждый мальчик погибший спасен от распада,
Сердце матери каждой для него — мавзолей.
Мавзолей для зарытого в землю солдата.
Память вахту несет, ей покоя не знать,
Ей стоять в карауле до кончины до самой.
А когда близок час матерям умирать,
Они в белых платках собираются к храмам.
Время судьбы смывает,
На пустых берегах, вместе с белыми чайками,
И когда вас не станет, наши мамы печальные,
Будут белым балетом ввысь тянуться сады.
Встанут майские яблоньки, как на пуантах,
Белый цвет — как фаты ненадетый батист,
Так же будут рассветы пламенеть и закаты
И полет колоколенок будет лучист!
И помолятся сразу всем миром единым
Дети наших сестер, сестры братьев родных
Об отцах, матерях, о семействах родимых.
И раскинут объятья храмы в небе за них!
1947.
ФИЛЬМ
Старый, седой, корявый, среди старух,
(Как хорошо, что знала меня не такого ты!)
Глядя кино о войне, я всхлипну вдруг
И, некрасиво давясь, выйду из комнаты.
Буду рыдать в коридоре, тоска: не измерить!
Падая, падая сердцем в бездну, без края...
Так я из «Дугласа» падал, летел, замирая.
Но там з е м л я под конец, а тут: с м е р т ь.
Сколько осталось еще? Мне не ведомо. Но
Сколько б ни жил, шебутной, одичавший, лютый,
Это не жизнь, это паденье на дно,
Это летенье одно с отказавшим врывь парашютом!
Фильм про войну (все фальшивей они и шаблонней,
Сделанные нонешним, невоевавшим,
лощеным глупцом)
Мелочью вдруг, мимолетным девичьим лицом
За сердце схватит меня, заплачу в ладони.
Кто-то, привычно кимаря перед картиной,
Буркнет, будто ребенку: «Пехота, держись!»
Нет, то не просто сентиментальность под старость,
То не душевная дряблость или усталость.
Память! Костер любови неукротимой,
О г н ь, на котором сгорела вся наша,
товарищи, жизнь!
1978.
САУНА
Жарко в сауне,
Как в саванне.
Важный гость коньяки глушит.
Голоноги, как боги сами,
В простынях восседают мужи.
Херувимствующие,
Профсоюзовые,
И, в чем мама родила,
Из актива — мадонны розовые
Шейк откалывают вкруг стола.
Ой лабазнички, безобразнички!
Внес поднос
Местный босс, босой.
Забавляемся, значит? С праздничком!
Хлеб да соль!