Черный алмаз

Коренев Александр Кириллович

Каменная

паника

веков.

1964.

ЛЕЖАЩАЯ ЖЕНЩИНА

ЛЕЖАЩАЯ ЖЕНЩИНА

Ваятелю Васильеву

Женщина, когда лежит,

Становится намного

лучше:

Юнеет ее внешний вид

И ее линии... певучее...

Ведь скрыто, что она скучна,

Вальяжною волною тела.

Когда она лежит, она

Выигрывает, королева!

Нескладная, мешок мешком,

И то приближена к мадонне,

Когда она лежит ничком,

Закинув за голову ладони.

И даже тощая метла,

Иль слишком толстая, саженная,

Становится, когда легла,

Возвышенна и совершенна!

Везде — когда лежит пластом —

Магически преобразится:

Нагая на берегу пустом

Или на сене в юбке ситцевой.

Как речке, вспыхивая, бежать,

Как полю опушаться в снежное,

Так женщине идет лежать,

Раскидывающейся, разнеженной.

Так в чем секрет... В иллюзии лишь?

В ракурсе?

Все равно, божественна,

Божественна, когда лежишь,

Пластика линий твоих, женщина.

1968.

В ПУТИ

Нас платформа уносит в ночь.

Бабы-вдовы, солдатки — вповалку.

Вот и я курсирую вновь

В госпитальной шинелишке жалкой.

Вот прижат теснотой — к одной, —

По-крестьянски суровой, крепкой.

В тьме лишь губ ее грубая лепка,

Да и то отвернулась спиной.

Рвусь, хочу, так весь сгоряча

Растворился бы в ней, свирепо..:

А платформа, в грохоте мча,

Словно взносится в звездное небо;

Не как синий, к земле, звездопад,

Не петрарковый зов — к Лауре,

К ней — родной, посторонней, дуре

Жадной силой впотьмах прижат.

Тетки спят, в головах сидора!

Ночь летит громогласно, грозно.

Вон трассируют звезды, космос...

Так и я вдруг сгорю

до тла!

Мчим над бездной. Мост бездонно

Проорет!.. А она, клубком,

Длинноногой топорной мадонной

Спит, укутав лицо платком.

Вся война и вся высь, светясь,

Обступают... А она, лежа,

Мчит, от мира отворотясь:

От детей, от потерь, от бомбежек.

Отстраняясь — ночной покой —

От всех бед, от побед, объятий.

И сама, пожалев, «солдатик!»,

Обнимает вдруг жесткой рукой.

1944, 71.

РАДИСТКА

Она поступала, наверное, мудро.

Ночью

за аэродромную гладь

Ходила гулять.

Приходила под утро.

И было ей на мое запрещенье плевать.

Радистка! В уме ее тайные коды.

А в памяти школа, последний вальс...

Мы ждали приказа.

Ждали

погоды.

И даже спали не раздеваясь.

Как вызвездило!

Значит, вылет близко.

Уходит

в обнимку с любимым

радистка,

Накинув на плечи его пиджак.

Земляк ее? Встретила кого-то?

Десантницы до рассвета нет...

Влюбилась она

за два дня

до отлета,

Впервые

в свои девятнадцать лет,

Как будто предчувствуя,

что больше нет ей

Счастья, что упадешь — не встать,

Как будто стараясь

в денек

последний

Свое —

за целую жизнь —

наверстать!..

Является шалая, росой унизана,

В глазах так и плещется счастья жар.

Но, полон

мальчишеского

аскетизма,

Я этих прогулок

ей не прощал.

Когда мы — прыгнули,

когда нас — предали,

Когда — не выскользнешь из кольца,

Она — в лесу, во тьме неведомой,

Одна —

отстреливалась до конца!

Когда закричали,

когда застрочили,

Уже в лицо ей картаво сипя,

Она, как в спецшколе ее учили,

Пулю

В рацию,

Пулю —

В себя.

...Плывут облака, исчезая в безбрежность.

Плывут и года, уже далеки.

И спать не дает мне

горькая

нежность...

И где-то живут ее старики...