Черный дембель. Часть 2
Шрифт:
Наташа вздохнула. Лена лишь улыбнулась ей в ответ — печально.
Вова принёс гитару. Вручил её Котовой.
Тонкие длинные девичьи пальцы пробежались по струнам — проверили настройку инструмента.
Котова посмотрела мне в лицо, взяла первый аккорд. Я отметил, что её руки перебирали струны уверенно, профессионально. Лена выпрямила спину, чуть запрокинула голову; вдохнула.
— Осенью, в дождливый серый день, — пропела она, — проскакал по городу олень…
Я почувствовал, как от звуков её голоса по моим рукам пробежали мурашки.
— … Он летел над гулкой мостовой… — подхватила песню Торопова.
Наташино пение походило на скрип несмазанных дверных петель. Пусть Торопова и пела едва слышно. Я вспомнил, что и в прошлой жизни вздрагивал, когда Наташа кому-либо подпевала.
— … Вернись лесной олень, по моему хотению!..
Я затаил дыхание. Магию Лениного голоса не разрушили даже старания Наташи. Витавший в воздухе аромат «Иоланты» будто усилился; а тёмно-карие глазища Котовой не отпускали мой взгляд.
— … Где сосны рвутся в небо, где быль живёт и небыль…
Вова Красильников выронил из руки вилку. Я вздрогнул и всё же высвободился из плена. Откинулся на спинку стула. Котова опустила глаза — будто спрятала от меня промелькнувшее в её взгляде разочарование.
— … Умчит меня туда лесной олень!..
Лена вдруг замолчала, приглушила струны.
Я увидел, что она смотрела мимо меня.
Туда же посмотрела Наташа Торопова.
А затем мне за спину взглянули Мраморов и Красильников.
Я обернулся и увидел на пороге комнаты Свету Миккоеву. Девица тяжело дышала, словно пробежала марафон. Её одежда казалась растрепанной, а причёска — взъерошенной. На губах Светы пузырилась слюна, на верхней губе застыла зеленоватая влажная полоса. По пухлым щекам Миккоевой змеились ручьи слёз. Света окинула невидящим комнату взглядом. Прижала к груди руки со скрюченными пальцами. И завыла: жалобно, громко и тоскливо, словно раненный звереныш.
Глава 17
«На руках кровь», — заметил я, когда пробежался взглядом по лицу и одежде Светы Миккоевой. Отметил, что девчонка уверенно стояла на ногах и завывала явно не из последних сил. На вой Миккоевой первой среагировала Наташа Торопова. Она вскочила со стула и рванула к Светлане. Брякнули струны. Котова сунула мне в руки гитару и тоже устремилась к воющей подруге. Лена опрокинула стул — грохот его падения утонул в прерывистых булькающих звуках, что вырывались из груди застывшей рядом с входной дверью Миккоевой.
— Светка, что с тобой? — спросила Торопова.
Она схватила Миккоеву за плечи, смотрела на её опухшее, мокрое от слёз лицо. «Истерика у неё», — мысленно ответил я Наташе. Облокотился о столешницу, наблюдал за тем, как подруги тщательно осматривали и ощупывали Светлану. Смотрел на то, как ни на миг не умолкавшая Миккоева надувала на губах пузыри из слюны, скользила по комнате жалобным и слегка безумным взглядом. Сжимал в руке гитарный гриф. Слушал невнятные
«Барсик отличился», — подумал я.
Я недолго разглядывал Миккоеву: сопли, слюна и слёзы смешались на лице Светы в не самую привлекательную маску. Мой взгляд нашёл для себя другую цель. Он сместился на спину Лены Котовой. Мазнул по выпиравшим из-под ткани платья острым девичьим лопаткам, скользнул вдоль позвоночника вниз. В рассказе Миккоевой (изобиловавшем бесчисленными «он», «они», «там») я выделил новые детали: «ударил», «упал», «шрам на щеке», «скорая помощь», «больница», «приёмный покой», «операционная».
— Как интересно, — пробормотал я.
Сунул руку в карман брюк — достал оттуда сложенную пополам купюру. Убедился, что правильно помнил её номинал (три рубля). Развернулся и протянул банкноту Вове Красильникову. Тот взял у меня деньги и тут же поинтересовался «чё это». На вопрос я не ответил. Но велел, чтобы Красильников «взял ноги в руки» и «метнулся» в магазин за «чекушкой». Вова не спорил. Он снова взглянул в сторону двери, где выла и стонала Миккоева, кивнул. Вова резво вскочил, ловко протиснулся мимо девчонок к дверному проёму.
— Я щас… — обронил Красильников.
Лена и Наташа отвели подругу к кровати. Усадили Свету под окном, наглаживали её по голове, вытирали платком влагу с её лица. Мы с Пашей лишь следили за действиями девчонок, не вмешивались. Слушали вопросы, которыми осыпали подругу Котова и Торопова — девицы ловко направляли сбивчивый рассказ Миккоевой в правильное («понятное») русло. Ни я, ни Мраморов им не помогали — мы молчали, пили остывший чай. Но всё же выяснили к тому моменту, когда вернулся Красильников, что именно так расстроило Свету.
— Фигня какая-то… — выдохнул Пашка.
Со слов Миккоевой получалось, что на неё и на Колю Барсова на улице набросился неизвестный черноволосый мужчина («здоровенный, с большущим горбатым носом и с белым шрамом на правой щеке»). Случилось это, когда Света и Барсик возвращались из института в общежитие: неподалёку от пивной бочки (примерно на том же месте, где я в прошлой жизни избил Венчика). По словам Светланы, невысокий широкоплечий мужчина напал на них «без причины» и без объяснений. Он оттолкнул Миккоеву…
Света показала ссадину на своём локте.
— … Вот, смотрите, — сказала она. — Он меня так швырнул!.. Я проехалась по асфальту… Больно!..
…И нанёс Барсову удар по лицу зажатой в кулаке «железкой» (как я понял, неизвестный мужик бил Барсика кастетом). Николай не сопротивлялся и не убежал — после первого же удара повалился на землю. Носатый мужик склонился над ним. Он ударил лежавшего на тротуаре Николая пять или шесть раз по голове. Потом он бил Барсика ногами в живот, в грудь и в пах. Всё это происходило на глазах у множества людей. Но никто не бросился Коле на помощь. Как никто не помешал и мне: тогда, в случае с Вениамином Сельчиком.