Черный Гетман
Шрифт:
— Как так, увезли? — удивился Ольгерд.
— А вот так. По приказу самого литовского гетмана.
— Зачем же они они ему понадобились?
— Монахи от немцев тогда слышали, что он из них ванны мраморные в своем дворце сделать решил.
— Но ведь он же христианин!?
— Какой он христианин. Игумен потом сказывал, что он лютеранскую ересь исповедует. Так что с него станется и на могильных плитах пировать… — На дальнем конце стола затянули новую песню. Кошевой уставил локоть в стол, подпер голову кулаком и стал слушать. По щеке у него покатилась скупая слеза.
Расходились по хатам за полночь, когда над дальними холмами рыжим лисом поднялся днепровский месяц. Проводив родню погибшего Остапа, в числе которой была
— Радзивиллы, значит, — вполголоса процедил египтянин. — Знакомое семейство. Его предки во времена киевских князей были языческими жрецами в литовских землях…
— Что-то тут не складывается, — покачал головой Ольгерд. — Будь он хоть трижды язычник или кальвинист, но сделать ванны из усыпальниц, это уж слишком…
Измаил откинул капюшон и мотнул головой.
— Я уверен, что история с ваннами — это полная чепуха. Ее придумали монахи, чтобы очернить своего врага.
— Тогда зачем же ему могли понадобится саркофаги?
— Вижу здесь две причины. Или литовский князь знает о Черном Гетмане, а потому и решил забрать его вместе с гробницами. Или же он просто пожелал перенести усыпальницы в какое-то особое место.
— Зачем?
— Ну к примеру затем, чтобы показать свое родство с Ольговичами.
— Ладно, — кивнул Ольгерд. — Как ни крути, а отгадку искать придется гетманском дворе. Так что путь наш лежит в Литву.
— Но там же идет война. Где мы будем его искать?
— Завтра поедем в город, там все новости и узнаем. Гетман Литовский не иголка, где-нибудь да отыщется. Или в стольном городе Вильно, или своих Кайданах или в Несвиже, где их родовой замок.
С тем и отправились спать.
Поутру, узнав о том, что Ольгерд хочет покинуть Киев, кошевой расстроился не на шутку, однако по отходчивости своей и широте души обиды не затаил:
— Скоро в поход выступать, каждая сабля дороже золота, а уж такой как ты воин — и вовсе находка. Лекарь твой вчера объявил, что в братскую коллегию на учебу пойдет, но то ладно, Киев под боком, если понадобится, то хлопцы его в два часа доставят. С тобой другое, конечно, дело. Я-то, старый дурень, обрадовался, уж было решил тебе службу предложить да в нашей слободе поселить. Земли бы тебе нарезали — оболонь велика, на всех хватит. Всем кошем бы хату справили, новоселье закатили такое, что ляхам бы в Варшаве икалось…
— Не могу, пан Богдан, — прямо отвечал Ольгерд. — Рассказал же я тебе без утайки и о том, кто таков этот Дмитрий Душегубец, и о клятве своей. Как же мне слово свое порушить? Ведаю, что пока не найду погубителя и своей рукой на тот свет его не спроважу, не будет покою ни мне, ни близким моим, ни душам матери и отца.
— За родных отомстить — дело святое, — махнув чубом, кивнул кошевой. — Да только и мне обидно, как ни крути. Я ведь тебе и службу уже сыскал, да такую, что любому слобожанину за честь. Завтра поутру из Почайнинской гавани две барки пойдут в Запорожье: казакам, что на сечи зимуют и кордон стерегут повезут припас от Киевской сотни. С октября — то, когда распутица начнется, а степь завянет, до самой весны там войску не пройти, вот запорожцы на хутора свои зимовать и уходят, оставив выборную полусотню в караул. Вот над этим конвоем и хотел я тебе старшим поставить. Барки лошадей на борт берут, так что туда-водой, а обратно — конно. За месяц до Параскевы бы обернулись, а там и к сотнику можно было бы подходить, в реестр проситься. Еще тебе что скажу. Гануся, сестра Остапа погибшего, про тебя справлялась не раз. Батько ее казак заможный, сама она по весне заневестится, чем тебе не пара? Свадьбу сыграем на весь Киев, мигом позабудешь про лоевского гарбуза…
Нахмурился Ольгерд при последних словах. Глаза в щелки сощурил, губу нижнюю прикусил, чтобы словом злым казака не
Вслух произнес как можно тверже:
— Нет, пан кошевой, прости и не уговаривай, да с пути соблазнить не пытайся. Служба твоя мне мила, мила и Ганна, и дом свой давно уже построить хочу. Да только не судьба.
— Ладно, — вздохнул Молява. — Такого как ты ни кнутом ни пряником не возьмешь, поступай как знаешь. Однако хлопцам своим, тем что на сеч пойдут, я про тебя дам приказ, чтобы если передумаешь, то на борт без расспросов взяли. Впрочем, они все тебя и так уже знают. Припаса там много, опять же казна, так что лишний пистоль в дороге не помешает.
Ольгерд как мог, поблагодарил кошевого, кликнул Измаила, взял увязавшегося проводить их до Киева Сарабуна и, не размениваясь на долгие сборы и прощания, выехал с Куреневки.
Обычно, отправляясь в дальний опасный путь Ольгерд назад не оглядывался, такая была у него примета. Сегодня же словно ткнул его кто-то в спину, обернись. Придержал коня, обернулся, вздохнул тяжело. На пригорке у тына белела тонкая девичья фигурка. Гануся махнула рукой, в которой был зажат ярко алый платок.
Отвлекся Ольгерд от грустных мыслей лишь въехав в подольный Киев. День был базарный, в город понаехала тьма торгового люда и в гомонящей толпе рассуждать было некогда: зевнуть не успеешь, как не обворуют, так затопчут.
У Гостиного двора расстались с Сарабуном. Тот готовясь к разговору с ректором по поводу своего обучения, заметно нервничал и ощупывал упрятанный под одежей подаренный лоевским сотником кошель. Уговорились, что будущий ученый медикус же после разговора непременно заглянет в корчму "У Янкеля" и расскажет как вышло дело, Ольгерд с Сарабуном отправились искать новостей.
Выяснить, где в настоящее время обретается литовский гетман, оказалось проще простого — все немалое торжище гудело от последних известий. Спешившись и ведя коней на поводу, Ольгерд с Измаилом приметели двух увлеченных беседой кераитов и, пристроившись у прилавка заезжего ювелира, сделали вид, что рассматривают товар.
— Вчера мой племянник Израэль, чтоб ему быть здоровым, вернулся из Кейдан — вещал обладатель большого мясистого носа и свисающих чуть не до плеч закрученных пейсов. — Так вот, здоровьем Рахили клянусь, он и рассказал, что Януш Радзивилл, таки сдал Вильну московскому царю, но при этом раздосадовался на польского короля Яна Казимира, доброго ему здоровьечка за то, что нас, евреев, не притесняет. Якобы сей добрый король ему войска на помощь не прислал, вы слышали про такое? Нет, я вас спрашиваю, и с чего бы это Яну Казимиру в эту нищую Литву посылать своих гусаров (крылья им в тухес, за то, что у моего двоюродного брата в Кракове лавку разгромили), когда на него наши новые паны — казаки войной собрались пойти? Ну откуда, скажите, сосед, взять польскому королю войска, если шведы по всем углам его щемят, словно вавилоняне иудеев, чтоб они были все здоровы. К тому же, вы подумайте, где Варшава а где Вильна? Да на одну дорогу туда нужно злотых потратить больше, чем есть сейчас у всех шляхтичей в коронных землях, дай им бог долгих лет, чтоб они успели вернуть евреям все долги! Но разве князь Януш послушает умного совета? И вот, что вы думали, он таки, вместо того, чтобы, как это принято у всех приличных людей, одолжить у евреев немного денег, нанять недорогих германских ландскнехтов и выиграть свою гойскую войну, собрал литовский сейм из верных магнатов, отложился от Речи Посполитой и заключил союз со шведами! И теперь он Великий литовский князь, чтоб моя Рахиль сорвала свой ангельский голос, и ему от этого легче?! Он сидит себе в Кейданах и делает таки свою унию, а что прикажете делать моему племяннику? Пока они там договариваются, вся торговля остановилась, никто не знает, по каким теперь ценам продавать и покупать!