Чёрный иней
Шрифт:
«До сих пор никогда не приходило в голову, что тишина может звучать, — её можно слушать. Здесь её начинаешь воспринимать не как отсутствие звуков... Молчание Севера передать невозможно — безмолвные скалы и лёд, так, будто перед вратами потустороннего, когда начинаешь слышать ускоренное биение собственного сердца, всхлип лёгких, хруст суставов и шейных позвонков. Немота, которая звучит! Под воздействием этого томительного ощущения мозг перестаёт нормально работать. Человек не выдерживает. Возникает неодолимое желание распахнуть двери куда-то, всё равно куда, лишь бы увидеть нечто иное, помимо белого пространства, всё равно что... Тишина может лишить разума, а может и убить.
Чарующие
— Смотри! — вдруг хрипло прошептал старшина. — Загусло масло в канале затвора. Протри досуха... керосином... Немцы ошибок не прощают.
Щербо тряхнул головой, пытаясь отогнать сонную одурь. А немцы уже, наверное, отмечают нас на планшетах... Да нет, они нас засечь не могли. Кофе хочется... крепкого, горячего. Люди должны быть среди людей, спать в тепле, ходить по-человечески, а не на четвереньках и с подстраховкой.
Пересохло во рту. Он понял, что перестал «держать холод». Организм требовал калорий, а пустой желудок отвечал судорожным клёкотом.
— Эх, каши бы гарбузовой... горячей, а?! — вернул его к реальности голос Гвоздя.
— Псих, — философски констатировал Ткачук.
Мысли разбегались, рвались, словно бумажные полосы. Каши гарбузовой... вот что значит украинский отряд!
— Сосредоточиться! Собраться! — прикрикнул он на себя. Утомлённо зажмурился. Распорядок дня мы изучили. Во всяком случае тех, кто на виду. Сменные радисты наружу носа не кажут. 4.00 — подъём — служба кухонного наряда. 5.00 — подъём дежурных и дневальных. Зависть берёт, когда они на минутку выскакивают из клубящихся паром дверей. Ну, погодите, сволочи! 5.15 — подъём денщика и командира. Такой себе лощёный обер-лейтенант. Даже отсюда его осанка выдаёт пруссака. 5.30 — подъём всего личного состава. 5.45 — физзарядка. Гогочут, словно жеребцы. Весело им. Уверены в своей неуязвимости. Ничего, ничего... 6.00 — завтрак. До них доносился сладкий запах свежевыпечённого хлеба. В такие минуты лица у всех каменели, взгляд становился отчуждённым, а в глазах загорался голодный блеск. Старшина раздал по два сухаря каждому, и в их сумрачной сырой норе наступило сосредоточенное молчание.
Злость лично у майора Щерба, вызывала утренняя поверка, которая проводилась в 6.15. Куда ночью могли исчезнуть эти ледовые гренадёры? В какую самоволку могли слинять там, где до ближайшего борделя было по меньшей мере семьсот километров? Разве что на свиданку к Снежной королеве заскочить. Они же... педанты! А фельдфебель у них — волкодав. Стружку снимает — даже сюда слышно. Орёт на весь архипелаг, жаль, слов не разобрать...
6.30 — 7.00 — уборка, чистка оружия. Потом полчаса никого не видно. Может, какие-то политзанятия устраивают, или ещё что. Интересно, какие они темы прорабатывают? «Хорст Вессель против Иуды» или «Национал-социализм — щит против всемирного жидо-большевистского заговора»... Сволочи! Щербо в третий раз поймал себя на злорадной детской угрозе и с досадой подумал, что это свидетельствует о его растерянности. И здесь его затопила та усталость, которая возникает лишь рядом со смертью.
Одно он знал твёрдо, и это подсказывал опыт: когда так трудно и сложно, нельзя действовать по обыденной логике. Она зовёт быстрее возвращаться домой и не слезать с печи. Но... Нам надо разгромить это абверовское логово. И при этом желательно остаться в живых. Хоть кому-нибудь... Чтобы доставить трофеи к своим. Значит... необходимо выкинуть безумный фортель. Вот же словечко вырвалось — безумный фортель! Выходит то, что мы должны сделать, — безумие?.. Хоть какое-то утешение.
Однако Щерба успокаивало то, что на лицах бойцов не было ни озабоченности, ни волнения. Словно они
Примус помогал мало. Они были вынуждены согревать и сушить ботинки рядом с собой, в спальниках. Иначе при выходе из норы те превращались в звонкие жёсткие колодки.
— Братцы, а я сон видел, — сказал Гвоздь. — О как!..
— Ну...
— Будто лежу я в чистой горнице, на печи. А хозяйка-молодуха со всеми женскими прелестями... борщ варит. Спецом для меня, а...
— А на столе стоит запотевший бутыль мутноватой жидкости с вонючим запахом, — в тон ему подхватил Назаров. — Литра на три.
— Всегда ты влезешь, злыдень.
— Я же только уточнил обстановку, Ваня. Не обижайся, гони дальше.
— Ну... закончила она хлопотать да и ко мне, — уже без мечтательности в голосе продолжил Гвоздь, — к столу приглашать. Прильнула так нежно. Глаза смеются. А сама — огонь!..
Кто-то сладко застонал. На какое-то мгновение запала тишина. Потом раздался сочувственный голос Назарова:
— Это тебе Игнат ненароком примус в физию сунул. Игнат, ты дневалил?
— Нет, Володька прав, ты сущий туберкулёз.
— И ни хрена ты, Ваня, не спал. Я слышал, как ты всё время зубами щёлкал.
Да. Никто из них не мог заснуть, несмотря на усталость. И не могли им присниться ни зелёная трава, ни южные пальмы, ни тёплые моря.
С семи тридцати до полдвенадцатого Щербо наблюдал размеренный солдатский быт, хозработы, которыми занимаются во всех армиях мира. Заготовка и транспортировка плавника на собачьих упряжках, кормление собак (здесь была небольшая псарня).
Одна упряжка была, вероятно, с метеостанции, вторая — отсюда. Нарты с пулемётом. Это — для нас. Сейчас псы сидели на цепи, прибитой к сваям, вмёрзшим в лёд.
Сколько же фашистов здесь может набраться? Попробуем подсчитать. Метеостанция, радио- и радиолокационная станции, так... Три смены по восемь часов, значит, три начальника смен, и, судя по количеству антенн, три приёмопередатчика... девять радистов-слухачей, двое шифровальщиков... на РЛС — шесть сменных операторов, не меньше... плюс командиры... это уже двадцать. Дальше... здесь я вижу два дизеля — на каждую станцию по одному — и один запасной, и внизу на метеостанции один... это два механика... и телефонистов где-то с трое-четверо... и хозкоманда, как минимум, пятеро — «зам по тылу», каптёрщик и двое поваров, кухонный наряд — трое... метеокоманда — несколько синоптиков с командиром. Ну, ещё накинем немного... туда-сюда мотнуться, баркас вон у причала торчит и нарты. Да и командир с денщиком у этой бражки должен быть. Значит, где-то с полсотни человек. Ничего себе соотношение...
Щербо видел, как механик возился возле небольшого здания, оставляя перед дверью мазутные пятна, гремел железом, как побежал к метеобудке низенький лопоухий капрал. Живут же немцы... Всё, как полагается, какая-то мирная идиллия. Антенны под полной нагрузкой. Если бы радиоволны выделяли тепло, наверное, накалились бы до красна. Подслушивают, выведывают, кого-то забивают, кому-то нашептывают, подсказывают, сбивают. Как же к ним подступиться? Что сейчас может удаться? Атака? Она должна быть молниеносной. Только так можно заполучить шансы на успех. Но было необходимо что-то, чего он никак не мог вычленить из чрезвычайно рискованной последовательности планируемых действий. Что-то очень важное, чего он не мог до конца осознать. Нам навязали свои условия, значит обстоятельства надо обратить в свою пользу.