Чёрный иней
Шрифт:
Он не принял двусмысленность. Закрытый, словно раковина.
— Давно на Севере? — скрывая сомнение в целесообразности этого разговора, спросил Гревер.
— Девятого апреля [8] я уже был в Норвегии, в составе двадцатой Лапландской армии.
— Два года, по нынешним меркам, — это солидный срок. Значит, у вас достаточный опыт, чтобы понять, что полярные условия — особенные. На войне всегда имело огромное значение сплоченность коллектива, а здесь, в Арктике, это важнее вдвойне, втройне. Вы это понимаете,
8
9 апреля в 1940 г. — день вторжения Германии в Норвегию и Данию.
— Да, господин майор. И добиваюсь этого всеми возможными способами.
— Похвально, — Гревер сделал паузу. — Я давно присматриваюсь к вам, Ран, — стараясь придать некую глубину и значимость этому факту, Гревер пристально посмотрел в глаза фельдфебелю. — Вам можно доверять.
— Вы слишком добры ко мне, господин майор, — не отводя взгляда, произнёс Ран.
— Мы говорили о сплочённости. Именно поэтому командиру так важно иметь как можно больше людей, на которых по-настоящему можно положиться. Под словами «по-настоящему» я имею в виду вот что: всегда, в любое время, в любом месте выполнить любой приказ. Ведь малейшая несогласованность, малейший негативный момент в нашей работе — это пятно на всех нас. Чего я как командир, естественно, не могу допустить ни в коем случае. Репутация отряда «Арктика» должна быть безупречной. Иначе наша «контора» просто не захочет иметь с нами дело. А я намереваюсь... рекомендовать вас для службы в Абвере.
Гревер умолк. Ему показалось, что в его голосе прорезалась старательно сдерживаемая напряжённость. Он покупал Рана, предлагая в обмен на тяжёлый ратный труд перспективу интеллигентной службы в функабвере. Но то, что наедине с собой казалось ему беспроигрышным, сейчас, в разговоре с фельдфебелем, вдруг царапнуло сердце внезапным, почти паническим сомнением. «Рефлексирую, словно целка перед дефлорацией. Ты дерьмо, Зепп».
— Позвольте спросить, господин майор: есть ли факты, пятнающие репутацию нашего отряда?
— Пока что нет. Но лидер обязан быть предусмотрительным, ведь прогноз и предвидение — едва ли не главнее всего в нашей работе, не так ли? — стараясь говорить спокойно, иронично, уверенно, как до сих пор это ему удавалось, спросил Гревер.
— Полностью с вами согласен, господин майор, — уже как будто с тёплыми интонациями ответил Ран. Или это почудилось Греверу? Глаза фельдфебеля оставались холодными, неулыбчивыми. Глядя на жёсткий изгиб его губ, на цепкие, грубые пальцы, привычные к оружию, Гревер медленно повторил:
— Я ищу преданных людей, готовых выполнить любой приказ. Мой приказ. Даже если этот приказ покажется, мягко говоря, странным. Вы поняли меня, Ран?
— Да, господин майор, — блеснув нутряной крестьянской зоркостью в глазах, ответил фельдфебель. И сделал паузу. — Я понял вас.
Греверу этот замеченный им проблеск показался чрезвычайно значимым; словно заново оценивая фельдфебеля, он обрадовался и перевёл дыхание.
— Рад это слышать от вас, Ран. Надеюсь, нет необходимости напоминать
— Так точно, господин майор.
Не желая проявлять чрезмерную для первой беседы настойчивость, он отпустил фельдфебеля:
— Идите отдохните, Ран. Вы неплохо поработали за прошедшие сутки.
Гревер был доволен. Неважно как велась беседа, всё равно он своей цели достиг. Заручившись согласием исполнителя, он не открыл ему своих карт, ограничившись туманными рассуждениями о сплочённости коллектива. Он лишь немного сориентировал Рана, оставив тому чрезвычайно широкий спектр догадок.
22
Чёрный, Смага, Крапович, Щербань и англичанин с той минуты, как попали в плен, ни на миг не теряли надежду на побег. Но на протяжении всего пути подходящий случай так и не представился — немцы были начеку, стерегли как зеницу ока.
Изнемогающие от холода, изнурённые голодом, — немцы на коротких привалах едой с ними не делились, давали только пить, — они добрались до жилья. Вблизи дом выглядел ещё привлекательней, чем тогда, когда они впервые увидели его из укрытия. Это было тёплое человеческое жилище среди бескрайних ледяных просторов и, хотя принадлежало врагам, оно уже вызывало некую симпатию. Ничего, отогреемся, а там со всем разберёмся. Не впервой.
Их провели узким коротким коридором, по обеим сторонам которого было по несколько дверей. Слева узкая лестница вела на второй этаж. Когда они дошли до конца и повернули направо, за поворотом оказалась небольшая площадка с двустворчатым люком посредине, точь-в-точь такой, как в украинских сельских хатах. Створки люка были обиты железом, запирались на щеколду и небольшой висячий замок.
После повторного тщательного обыска их затолкали в люк. Внутри подвала было темно и очень холодно.
— Вот, сволочи, сосульки хотят из нас сделать!
Через час дали по куску хлеба и по кружке кипятка.
— Ты смотри! А я уже совсем было обрадовался, что начну пост соблюдать, а здесь никак похудеть не дадут, — прихлёбывая кипяток, сказал Смага, заодно внимательно скользя глазами по краю люка, над которым монументами высились двое немцев.
Истёк ещё час, и выдернули англичанина. Тот попробовал сжать закоченевшие пальцы в кулаки и тем показать своим союзникам, что будет держаться до конца. Он больше не вернулся. Потом таскали на допросы одного за другим, и это хоть как-то разнообразило их холодное и невесёлое существование в подземелье. Но, когда во второй раз дёрнули Гришу Щербаня, Крапович задумчиво произнёс:
— Худо дело...
— Я так и думал, что тебе здесь понравится, — заметил Смага, — что будем делать, Пётр? — обратился он к Чёрному.
— Ясно одно — надо бежать. Ты заметил баркас? Метров за двести отсюда. Бак, наверняка, заправлен под самую пробку — у фрицев с этим всегда порядок. С мотором управишься, Василий?
— Да должон, — сбиваясь на белорусский, без тени сомнения сказал Крапович.
— Что «должон», и так понятно. Я спрашиваю, осилишь ли двигатель. Ты ж у нас механик. Разбираться будет некогда, прыгнули, конец отцепили — и вперёд...