Чёрный иней
Шрифт:
Сразу же неторопливый здоровяк Пётр Чёрный и рассудительный норвежец Гаральд начали «раскочегаривать» проржавевшую, в окалине, печь. Щербо заметил, как начали таять льдинки в обледенелой бороде Гаральда, до той поры серебрившие его и без того седые волосы. А ведь ему лишь тридцать. Почти ровесники...
После оккупации Норвегии рыбак Турольф Кнутсен на собственном боте приплыл в Мурманск, желая вместе с русскими сражаться с оккупантами его страны. Он родился в провинции Финмарк, и его знание местных условий было для группы чрезвычайно
Автоматы вынесли в тамбур. Каждый знал, что холодный металл, если его внести в тёплое помещению, быстро запотеет, а потом, стоит лишь вынеси оружие на мороз, оно столь же быстро замёрзнет. Только Джафар, сидя в углу, аккуратно протирал прицел снайперки загодя припасённой сухой фланелью.
— Джафар, а это правда, что у вас, киргизов, есть блюдо под названием «кавардак»? — вроде бы невинно спросил Назаров.
Акжолтой Ишенов, он же Джафар, молча кивнул и сосредоточенно продолжал заниматься своим делом.
— А ты говорил, воздуха мало... — вместо Джафара откликнулся Чёрный, переворачивая заржавевшие колосники.
— Это Гвоздь, а не я... Да, унылая землица нам попалась... — непривычно тихо отреагировал Назаров.
«Да уж, переход от душной тесноты подводной лодки к леденящим вихрям был чересчур резким. Да и расставание с «большой землей» ещё не улеглось в душах, тысячи миль и бескрайние ледовые поля отделяют нас от людей. Будто на другой планете. А фашисты, возможно, уже отмечают нас на своих картах...»
Дежурить в холодный тамбур пошёл Гвоздь, которого старший лейтенант Байда подловил на фразе, сказанной Гвоздём при входе: «А что? Как по мне, так лучше сидеть на замёрзшей воде, чем в Сахаре». Конечно, часового ставили больше «на всякий случай», в такую метель не стоило ожидать чьих-то визитов, но если уж забредёт к их прибежищу какой-то вражеский солдат, — хороши же они будут, когда он ввалится в тамбур и сразу станет владельцем тринадцати автоматов и снайперской винтовки. Ну, с одним, скажем, можно справиться и голыми руками. Даже с группой... Но зачем испытывать судьбу?
У ефрейтора Гвоздя было бурное приблатнённое прошлое бывалого шоферюги. Большой любитель перемены мест, флирта, всяческих новых впечатлений, бог знает отчего до беспамятства любивший сгущёнку и свой кинжал. Кинжал трофейный. Гвоздь его лично снял с убитого в рукопашной финна. Ножны из оленьей шкуры саамской работы, на лезвии гравировка: «Мёртвый враг не перехитрит». Раз за разом Гвоздь, ласково поглаживая ножны, смотрел на кинжал с тёплым прищуром и приговаривал: «А что? Главное — тихо, без шума... Чирк, и нет фашиста». После чего его взгляд становился сосредоточенным, хищным.
Сейчас Гвоздь без энтузиазма ответил: «Есть»! — а про себя пробурчал:
— Если откину копыта, прошу описать в некрологе все мои выдающиеся заслуги, а также указать, что покойник был тихим, смирным парнем. — Подышал
Под гуденье пламени, наконец-то запылавшего в печке, начали устраиваться поудобнее.
— Смотрю я, Вася, на твой рюкзак, и чего это он у тебя такой тощий? — подозрительно невинно спросил Назаров.
Хозяин громадного рюкзака ефрейтор Крапович, не поднимая глаз и не принимая шутку, мрачно ответил:
— Тридцать кил, как у всех...
— Сначала я думал, что у тебя там одна единственная ложка, а теперь понял: его распёрло от твоего желания заработать медаль «За отвагу», — скучным голосом закончил Назаров, подсаживаясь поближе к печке.
Щербо знал, что в рюкзаке Крапович тащит палатку.
— А вот у Жоры там, наверно, понапихано надежд и героизма, — не унимался Назаров.
Сиротин смущённо улыбнулся, а потом без всякого пафоса тихо произнёс куда-то в сторону:
— Каждый солдат носит в своем вещмешке прежде всего будущее Отчизны и готовность погибнуть за неё.
Он сказал это негромко, но услышали все.
Вскинул глаза долговязый киевлянин Смага, обладатель университетского диплома и постоянно удивлённого выражения лица.
— Возвышенные чувства рвутся из меня, как струя из огнемёта! Ты донельзя прав, малыш. Ты ещё забыл о маршальском жезле, который мы все просто обязаны таскать с собой...
— А жезлы пускай фрицы в своих ранцах таскают, — буркнул Сиротин, опуская голову.
— Только очень тебя прошу, — продолжил Смага, — сбереги пафос и, когда мы закончим протирать штаны в этом немецком свинарнике и выйдем на природу, не бросайся сходу что-то нам доказывать и претворять в жизнь программу, которую только что изложил. Не спеши и лучше позаботься о том, чтобы ни отморозить шкуру, потому как она ещё... очень пригодится Родине.
Смага откинулся на спину и, стряхивая капельки воды с оттаявших бровей, провозгласил, обращаясь к Валееву:
— Лично я согласен обменять всю свою фронтовую славу на твою трофейную зажигалку, а, Игнат?
В прошлом оленевод, а ныне сержант Игнат Валеев сидел напротив и, закончив набивать табаком небольшую ненецкую трубочку, как-раз собирался разжечь её с помощью плоской и изящной немецкой зажигалки. Он усмехнулся, собрав лукавые морщинки у глаз, и только хотел ответить, как его перебили.
— Прижизненную или посмертную? — с мнимым безразличием поинтересовался всё тот же Назаров.
— Не понял. Что?..
— Ну, я говорю, славу... прижизненную или?.. Как по мне, так лучше посмертную...
— Типун тебе на язык, мухомор! — оборвал его старшина.
— Я давно говорил, что в Управлении неправильно оценили твою натуру, ошибочно дав кликуху — «Блондин». Я бы назвал тебя: «Туберкулёз», это очень бы тебе подошло. А вот скажи, ты хоть знаешь, как по-немецки будет «зажигалка»? — не дав Назарову возможности ответить, перевёл разговор на другое Смага.