Черный караван
Шрифт:
— Разговоры запрещены!
Кирсанов, видно, тоже сильно продрог ночью. Ом не мог стоять спокойно, переступал с ноги на ногу. Наконец закричал со злобой:
— В такой холод — и ехать верхом? Вы что же, убить нас хотите? Совести в вас нет!
Низкорослый командир в бурке из верблюжьей шерсти подошел к Кирсанову и насмешливо спросил:
— Что, холодно?
— Нет, жарко, так жарко, что даже мозги плавятся! — Глаза Кирсанова, казалось, вот-вот выскочат из орбит, так он был зол. — Вам только бы болтать о человечности. На это вы мастера. А на деле… Эх, вы…
Низкорослый ничуть не смутился. Тем же насмешливым тоном ответил:
— Не волнуйтесь. Вот
Кирсанов больше ничего не сказал, только сердито проворчал что-то под нос.
Низкорослый скомандовал:
— По коням!
Кроме нашей четверки, было еще двое незнакомых арестантов. Всех шестерых по двое посадили на трех лошадей. Наши вещи навьючили на четвертую лошадь. Я взял к себе в седло Артура. Месяц тюрьмы и ему обошелся дорого: лицо побледнело, в глазах погас прежний молодой огонек. Мне показалось даже, что он стал как-то меньше ростом.
По дороге Артур рассказал мне все, что пережил за этот месяц. Его тоже допрашивал Габдуллин. Все те же приемы, та же песня. Угрожал, обещал… Наконец ему надоело, и он прекратил допросы.
Ветер становился все суровее, в воздухе пахло снегом. Но командир, разметав по ветру полы своей черной бурки, ехал впереди, ничуть не сбавляя рыси. После полудня мы остановились на привал в каком-то пустынном овраге, поели, напились чаю и двинулись дальше. Населенные места вблизи Турткуля остались уже позади, и мы ехали теперь по безжизненной пустыне. Командир явно торопился, было ясно, что он хочет до наступления темноты добраться до какого-нибудь жилья.
Кирсанов, ехавший позади, вдруг отчаянно закричал:
— Стойте!
Командир, натянув поводья, обернулся назад:
— В чем дело?
В этот момент Ричард, ахнув, повалился с лошади. Хорошо, что Кирсанов вовремя успел ухватить его за порот, а потом подтянул за пояс. Один из конвоиров подоспел на помощь. Командир, хлестнув копя, тоже подскакал к ним. Ричард еще на привале говорил, что ему нездоровится, ничего не ел, только выпил пиалу чая. Но кто слушает жалобы арестанта? Никто не обратил на него внимания.
Каждый из нас был приторочен толстой веревкой, пропущенной под брюхо лошади и накрепко привязанной сзади к седлу. Мы не могли сойти с лошадей и сидели, как пригвожденные к седлам.
Развязав веревку, Ричарда быстро сняли с лошади. Командир разостлал на земле свою черную бурку и приказал одному из бойцов:
— Принеси аптечку с лекарствами… Живо!
В лице Ричарда не было ни кровники. Закрыв глаза, он тяжело дышал. Командир чуть приподнял его голову:
— Что с вами? Где болит?
Ричард ухватился за правый бок и начал кататься из стороны в сторону. Командир провел пальцами по больному боку и сурово спросил:
— Здесь болит?
Ричард дернулся и закричал. Командир отвел руку:
— A-а! Аппендицит… Воспалилась слепая кишка. Лежи, не двигайся. Сейчас боль пройдет, — сказал он.
Ричард лежал, подтянув к животу колени. На него набросили попону. Нас тоже развязали. Спешившись, мы потоптались возле лошадей, чтобы размять ноги и согреться. Ричард был здоровее всех, мы ни разу не видели, чтобы он чем-нибудь болел. Сначала мне показалось даже, что Ричард притворяется, что сообща с Кирсановым придумал какую-то хитрость. Но это было не так. Приступ аппендицита оказался настоящим, и притом таким мучительным, что бедняга, не в силах сдержаться, плакал навзрыд. Мы тоже ничем не могли ему помочь. Командир делал все, что было в его силах: укрывал Ричарда, утешал его, ласково уговаривал потерпеть. Я, признаться, не ожидал
Около часа мы провели здесь, в этой безлюдной степи. Ричард постепенно успокаивался, боль в боку утихла. Только под вечер мы снова тронулись в путь и уже в сумерки въехали на окраину какого-то селения. Погода тоже стала лучше, ветер ослабел, пошел мелкий снежок. Всех нас отвели в низенький домик. Пол в нем был устлан камышом, поверху было навалено разное тряпье. Было тепло. После всего перенесенного днем дом показался нам увеселительным заведением! Мы не замечали ни тесноты, ни удушливой вони. К тому же нас накормили горячим супом, в котором плавало несколько кусочков мяса и довольно много ломтиков тыквы. Даже мой охотничий пес в Лондоне не стал бы пачкать морду, понюхал бы и отвернулся от такой еды! Но мы ели с удовольствием. В нас словно влили свежую порцию крови. «Погруженный в изобилие, не узнаешь цену жизни», — подумал я.
Я собрался было познакомиться с нашими незнакомыми спутниками. Но один из них сказал:
— Давайте спать… Завтра будет тяжелый перегон. Если не выспимся, придется трудно. — Проговорив это, он без дальних рассуждений отвернулся и, подложив под голову свой хурджин, лег на бок. Товарищ последовал его примеру. Вскоре улеглись и мы.
Я заснул сразу же, едва прилег. Глаза сомкнулись сами собой, и я забылся крепким сном. Но все же сразу услышал, как среди ночи открылась дверь и кто-то осторожно вошел в комнату. Это был, видимо, чужой, ведь всех нас после ужина заперли. Снаружи, у двери, был приставлен часовой, и нас предупредили, что до рассвета мы не сможем выйти из дома. Но кто же это? Я приподнялся и сел, но продолжал молчать. В эту минуту вошедший сам чиркнул спичкой. Это был один из сопровождавших нас бойцов. Глядя на меня, он предостерегающе поднял руку и шепотом спросил:
— Где русский?
Кирсанов спал рядом со мной. Я осторожно разбудил его. Боец снова чиркнул спичкой и посмотрел на него с улыбкой:
— Господин капитан! Я — Алеша… Алеша Ермаков… Узнали?
Глаза Кирсанова округлились от удивления. Поднявшись, он обнял бойца.
— Алеша, ты ли это?
Алеша передал капитану спички и ключ:
— Быстрее выходите… Но по одному… Будьте осторожны! — тихо проговорил он и, выходя, закрыл за собой дверь.
Мы были поражены. Признаться, я не сразу решился двинуться с места. Что, если это провокация? Если пас попросту решили расстрелять «при попытке к бегству»? Но подумал: кому нужна такая хитрость? И можно ли поручиться, что пуля, выпущенная ночью, наверняка достигнет цели? Впрочем, на размышления не оставалось времени. Кирсанов уже был готов. Остальные тоже поспешно одевались. Я накинул шубу, бросил на плечи хурджин. Снова открылась дверь. Алеша приволок в дом второго часового, связанного по рукам и по ногам и с кляпом во рту, швырнул его в угол и, протянув Кирсанову одну из двух прихваченных с собой винтовок, сказал:
— Пошли!
Ступая по-кошачьи тихо, мы цепочкой вышли из дома. Снег перестал идти, стоял сильный предрассветный мороз. Как ни старались мы шагать тихо, все-таки мерзлый снег громко хрустел под нашими ногами. Подошли к коновязи, выбрали по лошади для каждого. Отвязали и остальных лошадей, завернули поводья им на шеи.
Можно было подумать, что в этих низеньких, прикрытых снегом домиках нет никого живого. Ни огонька, ни шороха. Даже собаки, эти чуткие ночные сторожа, молчали: видно, и они попрятались где потеплее. Никто, кроме нас, не нарушал спокойствия ночи. Через несколько минут мы благополучно выбрались из селения. Семеро всадников помчались к Амударье.