Черный клинок
Шрифт:
Он исхитрился ударить Камивару прямо в солнечное сплетение, тот взвизгнул, но виду не подал. Тем не менее в руке его появился неясный предмет, и он швырнул его прямо в Вулфа. Вулф мгновенно уклонился в сторону, и предмет со свистом пролетел мимо, чуть не задев острым лезвием его лицо.
Послышался дикий смех Камивары, метнувшего второе лезвие. Вулф успел до броска нанести удар ногой, зацепив при этом руку Камивары, что помешало тому попасть в цель. Затем, быстро пригнувшись и извернувшись, он что было сил двинул локтем в низ живота противника.
Но
Чика собралась уже было побежать вслед за Вулфом, как вдруг появился миниатюрный Сума. Она остановилась как вкопанная, пристально глядя на него и подняв руки, готовая вцепиться ногтями ему в лицо. В глазах у Чики плясали алые зеленые огоньки. Сума стоял неподвижно, столовый нож по-прежнему висел в воздухе над кухонным столом.
В кухне стало еще темнее, будто кто-то неизвестный наполнил ее клубами дыма. В сжатых ладонях Чики на мгновение, будто вырвавшись наружу из-под воды, сверкнул огонь и тут же исчез. Джонсон без признаков жизни лежал на столе, из груди его не вырывалось ни вздоха. Нож висел в воздухе как раз напротив его груди, лезвие тускло поблескивало, напоминая собой знак препинания на странице книги.
– Чего ради Камивара сшивается здесь? – возмущенным голосом спросила Чика.
Сума в ответ почтительно склонил голову.
– Ради того, что он делает лучше всех. Наводит полный порядок.
– А по чьему приказу?
Сума ничего не ответил.
– Вы ведь получили новые указания, не так ли? – с раздражением спросила Чика. – А я даже не знаю, что в них.
– Тогда я скажу, – поднял голову Сума. – Медленно, но верно мы изолируем Мэтисона от нашего, как бы сказать, главного задания.
– Убирая всех, кто близок к Мэтисону?
– Да, таким образом.
– Но это же варварство, это же только на крайний случай.
– На крайний случай, – согласился Сума. – Очень верно сказано.
Глаза его расширились, а нож дрожал в воздухе, будто от дуновения ветра.
– Погоди, я могу доставить его в Токио более легким путем. Он верит мне.
– Может, и верит, – согласился Сума. – Но другого пути у нас нет. Никто из нас не может читать его мысли так же, как мы читаем мысли других людей, а это опасно. К тому же мы должны быть уверены, что, покинув Америку, он не оставит в ней ничего для себя дорогого.
– А для чего это?
– Для того, что у нас кое-что приготовлено для него. – Сума слегка улыбнулся, улыбка получилась мягкая, как у женщины, какая-то обольстительная и в то же время коварная и таящая в себе тайну. – Самая заключительная часть работы.
– А это еще что такое?
– Я и так уже сказал больше, чем вам положено знать.
– Тогда это значит, что вы не убьете его?
– Убить Мэтисона? Нет, никогда.
Нож продолжал вибрировать, будто намереваясь кровью написать на кухонной стене таинственные письмена.
– Но мы уничтожим все, что дорого ему, чтобы изучить его возможности,
Торнберг Конрад III встречался с Броснианом Ленфантом регулярно раз в неделю, но по разным дням и в разное время, да и места встречи каждый раз назначались разные. Бросниан Ленфант, бывший сенатор от штата Луизиана, разрешил за приличную сумму пользоваться именем своей компании – «Ленфант энд Ленфант» – офису Хэма и Яшиды, расположенному на Кей-стрит. Он был одним из старых друзей и пособников Торнберга. Тот любил его безмерно.
Ленфант вышел из недр не особенно разборчивой в средствах провинциальной политической мафии и поэтому был большим докой по устройству всяких грязных дел.
Впервые он попал в поле зрения Торнберга, когда служил окружным прокурором в штате Луизиана и перехитрил одного глубоко им презираемого, но могущественного человека, который был тогда мэром Нового Орлеана и имел виды на его место. Бросниан по-умному повернул бесчестную кампанию, затеянную мэром, против самого же мэра, и тем самым завоевал популярность среди избирателей. А спустя четыре года его впервые избрали в сенат, главным образом благодаря поддержке Торнберга и его щедрым пожертвованиям на ведение избирательной кампании.
Ленфант не относился к тем молодым людям, которые забывают о подобных услугах, и именно он предложил Торнбергу срочно встретиться спустя всего три дня после их последней беседы.
Ростом Ленфант был невысок. На крупной голове выделялись большие карие глаза, высокий лоб, разделенный по центру непослушной прядью волос. Улыбался он подкупающей и широкой, как река Миссисипи, улыбкой. Плечи были несколько узковаты, живот пока небольшой. Одевался он со вкусом, как настоящий джентльмен с Юга, и хорошо знал, как играть в политические игры по-вашингтонски, то есть выкладывать секреты только близким друзьям или только в обмен на какие-нибудь услуги. И тем и другим способом он завязал много полезных знакомств и установил нужные контакты – единственный капитал, ценимый в этом проклятом городе.
Теперь он носил темно-синий шерстяной костюм с жилеткой кремового цвета, темно-бордовый галстук и теплое полупальто. В руке был неизменный атташе-кейс, обтянутый страусиной кожей.
Они встретились в вестибюле штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли. Торнбергу нравилось это место – с мемориалом в виде стены из бледного мрамора, на котором были высечены пятьдесят три звезды. Каждая из звезд – в память какого-нибудь агента, погибшего при исполнении служебного задания. Но в лежащей тут же открытой книге упоминались фамилии только двадцати трех из них – у других фамилий не было, по крайней мере, для широкой публики. Имена их держались в строгом секрете, в личных делах сотрудников ЦРУ, которые надежно охранялись. Для Торнберга такая форма хранения секретов от широкой публики символизировала Вашингтон. «Здесь сосредоточена наша власть, – торжественно отзывался он о мемориале. – Она хранится в тайне ото всех».