Черный нал

Могилев Леонид Иннокентьевич

Через день, смотря телевизор, мы узнаем то, что должны были узнать. В палате районной больницы, где он приходил в себя после избиения в туалете аэропорта, арестован господин Амбарцумов по подозрению в убийстве господина Е. В офисе филиала фирмы арестованы сотрудники, на деятельность филиала наложен также временный арест.

В газете же со светлым молодежным названием уже говорилось про какой-то список и частное расследование журналистов. Смерть бывших моряков военно-морского флота. А нет ли здесь руки ФСБ? Призрак КГБ бродит по Балтии. Ждите новых материалов.

Это уже интересней. И наконец-то. Гибель петербургского журналиста, как выяснилось, связана с этим списком. В ближайшее

время будет получен эксклюзивный материал из Петербурга. По заявлению господина Амбарцумова, убийцей является некто, нелегально прибывший в Эстонию из России. Его имя нельзя называть из интересов следствия.

Если по телевизору в криминальной хронике покажут мое фото, придется покидать эту комнату. И бежать. А бежать-то некуда. Потом все сообщения об этом деле как-то прекратились. Каждое утро я выходил за пачкой газет и каждый вечер выщелкивал новости по ящику.

Но будто купол, мягкий и непроницаемый, опустился на место драмы, да не драмы уже, а большой трагедии, и мы с Катей, получили, как нам стало казаться, передышку, долгожданную и необходимую. Мы пили джин, пиво, много ели и спали. Но спали все еще порознь. Мне стало искренне жаль, что я не пристрелил Вальтера с Ромой. Двумя маклерами стало бы меньше. Только и всего.

Жеманная девочка пообещала на следующий день блистательный прогноз погоды. Ночью я приоткрыл окно, и знакомый холод, пронзающий земли и воды, границы и души, вошел к нам. В этой комнате мы под чужими именами зализывали раны, а вокруг враждебный, плывущий в бездну мир обманывался в прогнозе погоды. “Я здесь, — сказал холод, — я вернулся. Войди в меня, доверься. Зачем тебе солнце? Истина там, в глубине, где мрак и покой. Однажды ты доверился мне, и я помог тебе. Вывел к иному берегу”. — “Но на этом берегу ты не дал мне покоя, не дал знания. Как мне вернуться домой? Мой кот изнемогает на чердаках, моя женщина потеряла кров, мои друзья глядят в твои глаза и часто уже не могут вернуться из этого путешествия”. — “Верь мне. Не верь лживым синоптикам. Уходи отсюда, как бы тепло ни было в этой комнате, какой бы она сегодня ни была надежной. Уходи. Ты должен уйти. Выйди на дорогу. Беги”. — “Куда! Куда мне бежать? У меня нет денег. Только покой и ночи”. — “Ты потеряешь женщину. Ты потеряешь все. Беги. Беги и не оглядывайся. Отошли ее отсюда. Верь мне. Твоя душа не принадлежит теплу. Она моя. Даю тебе еще шанс. Но ты не Должен изменять мне. Отринь тепло. Это не значит, что ты должен отринуть добро. Это иллюзия, что солнце и Добро — одно и то же. Добро — это ночь. Это холод и покой глубин. Поверь мне”.

И я поверил…

… — Вставай, Катя, просыпайся. Мы уходим.

— Что случилось?

— Я получил известие. Пора в путь.

— И куда же?

— В столицу. В картофельную столицу. Потом — я в Кунду, ты в Нарву. К друзьям.

— Ты бросаешь меня?

— Ненадолго. Я вернусь.

В Таллине, на автостанции, я отдаю ей все деньги, оставив себе совсем немного. Автобус на Нарву уходит первым. Я вижу, как он трогается, сворачивает за угол дома, начинает исчезать, и, наконец, только мираж, окна салона и нет ничего.

Уже раннее утро, начинается движение людей по дорогам республики, и вот уже петербургский автобус поставлен на посадку, но мне туда не велено. Автобус Таллин — Кунда через Раквере в десять утра. Пока прочитываю утренние газеты, там нет ничего интересного — футбол, интриги в правительстве, экономика, соседи по Балтии, соседи по Скандинавии, друзья на Западе, враги на Востоке. Хот-доги не лезут мне в глотку, от вокзального кофе мутит. Наконец автобус на Кунду выкатывается на перрон, мое место двенадцатое, я сажусь. В салоне еще человек восемь. Я еду по тому же шоссе, по которому только

что уехала Катя, так же вхожу в стадию миража, так же исчезаю и материализуюсь. До Раквере час двадцать минут… Остановка десять минут, люди выходят и входят. Они говорят по-эстонски и по-русски. От Раквере до Кунды полчаса. Теперь нас в салоне пятеро. Мне кажется, что пассажиры смотрят на меня украдкой и отворачиваются. Спокойно, Пес… Опасности еще нет. Спокойно.

Я никогда не был в Кунде, но знаю, что там побережье, а значит, есть лодки. У меня нет шансов в ясную спокойную погоду, но силы тьмы глубин и мрака обещали небольшую бурю. И здесь нет надзора. Граница там, на озерах, реках, в заливе, а здесь исконная срединная суверенная территория. Чрево. Порт. Мирный и маломощный. И только безумный и глупый решит отчалить от берега. Как всегда, здесь то место, где меня никто не ожидает. Я никому здесь не нужен, кроме холодных глубин. Но я любим ими.

До побережья километра полтора. Оно пустынно. Там, за спиной, цементный завод, поселок, супермаркет и конфеты “Коровка”, кои производят здесь на одной фабрике. Дачные домики слева от поселка, и в них еще не началась жизнь. Рано. Я праздно шатаюсь по спящему поселку, ко мне подходит, видимо, сторож с лодочной станции, просит закурить. А может, выпить? Нет проблем. А где взять? Вон там ларек, у того красного дома. Работает. Что предпочитаешь? “Виру Канге”, конечно. И дальше обычный разговор. Парня звать Тыну. Работает действительно на спасательной станции. А сейчас кого спасать?

— Где-то я тебя видел, парень, — говорю я.

— Не знаю. Я здесь третий год работаю.

— И что? На жизнь хватает?

— У моего папы парники. А мамаша на заводе корячит. Мамаша русская. Папа эстонец. Здорово? — смеется Тыну долго и непринужденно.

— А ты-то сам кто?

— Я, конечно, эстонец. У меня дедушка жил тут еще давно.

— Мамаша-то кем? На конвейере?

— Да нет. В конторе. Но все равно. Дышит пылью… Ты там дома видел? В поселке?

— Естественно.

— Хорошо, хоть цемента стали меньше делать. Чего строить? Много домов осталось от большевиков. — И Тыну смеется снова так искренне, что я не выдерживаю и присоединяюсь к нему.

— Ты-то откуда?

— Из Таллина.

— О! Отлично, — опять рад Тыну.

— Так давай выпьем.

— Отлично.

Мы идем на станцию. Это зеленый дом, комнат на пять, все как обычно: пара негодных водолазных костюмов, бильярд, телевизор, диван, второй диван, бинокль и весла. Три лодки во дворе станции, кверху днищем.

— Тебе чего? Джину или водки?

— Так ты и джин купил? Отлично. Мне и джину, и водки. И всего побольше.

— Да, да. А закусить у тебя есть?

— Конечно. Сало есть, хлеб, салачка. Чудесное слово — “закусить”.

— А сыру нет? Сыру с похмелья хочется.

— Ха, ха, ха… У тебя папа, конечно, русский?

— Хохол, — вру я.

— Ты меня уморишь, парень. Кстати, здесь пограничная зона. Предъяви документы.

Я смотрю на него тоскливо и неприязненно. У него все-таки ракетница есть и ракеты трех цветов. Иначе и быть не может.

— Если ты мне не веришь… Я пошел. Давай мой джин. Водку можешь оставить себе. Подавись.

— Товарищ. Ну что ты такой обидчивый? Хохлы не обидчивые. Они хитрые. Где хохол прошел, там не растет ничего. Только все надкушено. — И опять смех. — Ты не хохол. Ты просто пьяный русский. Хочешь котлет?

— Ты мне ничего не говорил про котлеты.

— Нужно быть осторожным и хитрым. Хитрее хохла.

— Дались тебе эти хохлы.

Тыну оказывается парнем крепким. Он выпил всю водку — а в ней пятьдесят шесть градусов, — половину джина и никак не хочет засыпать. Но джин мне нужен для дела.