Черный обелиск
Шрифт:
— Боже сохрани, — бормочет Ризенфельд. — Я остаюсь здесь и буду спать.
Я в недоуменье пожимаю плечами. Вытащить его из дому, как видно, не удастся.
— Ну что ж, — говорю я. — Пойду пока славить Господа.
Ризенфельд зевает.
— Вот не думал, что религия здесь в таком почете. Бог — туда, Бог сюда, кидаетесь им, словно камешками.
— В том-то и горе! Мы все с ним на слишком короткой ноге. Бог был раньше закадычным другом всех кайзеров, генералов и политиков. При этом мы не смели даже упоминать имя Божье. Но я иду не молиться, а только играть на органе. Пойдемте со мной!
Ризенфельд отрицательно качает головой. Больше
x x x
Город полон свежестью утренней росы. До начала обедни еще два часа. Медленно иду по улицам. Я не привык гулять так рано. Легкий ветерок до того мягок, что кажется, будто доллар вчера упал на двести пятьдесят тысяч марок и потом больше не поднимался. Некоторое время я пристально смотрю на тихое течение реки, затем на витрину фирмы «Бок и сыновья». Фирма выпускает горчицу, которая выставлена на витрине в миниатюрных бочоночках.
Кто-то хлопает меня по плечу, и я прихожу в себя. За моей спиной стоит долговязый тощий человек с опухшими глазами. Это известный пьяница и зануда Герберт Шерц. Я с неудовольствием смотрю на него.
— Доброе утро или добрый вечер? — спрашиваю я. — Еще не ложились или уже встали?
Герберт громко икает. Волна едкого запаха бьет мне в лицо, и у меня едва слезы не выступают на глаза.
— Так, — говорю я. — Значит, еще не ложились. Неужели вам не стыдно? И что за причина так напиваться? Шутка? Что-нибудь серьезное? Ирония или самое обыкновенное отчаяние?
— Праздновали основание нового союза.
Я неохотно острю относительно фамилий [12] , но Герберту это доставляет только удовольствие.
— Шутки в сторону, — говорю я.
— Основание нового союза, — самодовольно повторяет Герберт. — Мое вступление в качестве нового члена. Надо было угостить правление. — Он смотрит на меня несколько секунд, затем торжествующе произносит: — Союз стрелков «Старые камрады». Понимаете?
12
Scherz (терц) — шутка (нем.)
Я понимаю. Герберт Шерц коллекционирует союзы. Так же как другие собирают марки или военные сувениры, Герберт собирает союзы. Он уже состоит членом целого десятка всяких обществ. Не потому, чтобы нуждался в развлечениях, а потому, что он страстный поклонник смерти и сопровождающих ее пышных церемоний. Он прямо помешался на том, чтобы ему устроили самые пышные похороны в городе. Так как он не может оставить после себя достаточной суммы денег, а никто другой оплачивать его похороны не будет, то он набрел на мысль стать членом как можно большего числа всяких обществ и объединений. Ему известно, что каждый союз возлагает на гроб своего умершего члена венок с бантом, и это его первая цель. Кроме того, за гробом всегда идет делегация со знаменем союза, и на это он тоже надеется. Уже сейчас, благодаря своему членству, он может рассчитывать на две машины с венками, и это еще далеко не все. Ему недавно стукнуло только шестьдесят, и впереди еще немало времени для дальнейшего вступления в новые союзы. Разумеется, он состоит в певческом союзе Бодо Леддерхозе, хотя в жизни своей не взял ни одной ноты. Там он считается сочувствующим
— Разве вы когда-нибудь были солдатом? — спрашиваю я.
— А зачем? Я член союза — и все. Мастерской ход, верно? Когда Шварцкопф узнает, его перекорежит от злости.
Шварцкопф — конкурент Герберта. Два года назад он узнал о страсти Герберта к союзам и в шутку заявил, что будет с ним конкурировать. Шерц отнесся к этому вызову столь серьезно, что Шварцкопф действительно вступил еще в несколько союзов и с удовольствием наблюдал за реакцией Герберта. Но со временем сам запутался в расставленных им сетях, вошел во вкус, с радостью продолжал свою затею и теперь сделался коллекционером — не столь откровенно, как Шерц, но действуя за кулисами, так сказать с черного хода, — и эта грязная конкуренция доставляла Шерцу немало забот.
— Шварцкопф так легко не сдастся, — отвечаю я, чтобы поддразнить Герберта.
— Не выдержит! Тут уж будут не только венки и знамя союза, но и сочлены в форме…
— Форменная одежда запрещена, — кротко поясняю я. — Мы ведь проиграли войну, господин Шерц, об этом вы забыли? Вам следовало бы вступить в союз полицейских, там мундиры еще разрешены.
Я вижу, что Шерц берет на заметку мои слова о полицейских, и я не удивлюсь, если через несколько месяцев он появится в роли безмолвствующего члена клуба полицейских «Верный наручник». Однако сейчас он все же возражает мне:
— Еще при моей жизни форма будет опять разрешена. Иначе как же защищать интересы отечества? Нельзя же нас поработить навеки!
Я смотрю в его опухшее лицо с лопнувшими жилками. Удивительно, как по-разному люди понимают рабство! Я считаю, что был к нему всего ближе, когда стал рекрутом и надел мундир.
— Кроме того, — заявляю я, — если умирает штатский, его, конечно, не будут провожать на кладбище в полном параде, в касках, с саблями наголо и с презервативом в кармане. Так провожают только активных жеребцов-военных.
— И меня тоже! Сегодня ночью мне определенно обещали! Сам председатель.
— Обещали! Чего только под пьяную руку не наобещают!
Герберт как будто не слышит меня.
— И не только это… — шепчет он с демоническим торжеством. — Последует еще самое главное: почетный залп над моей могилой!
Я смеюсь прямо в его осовевшее лицо.
— Залп! Из чего? Из бутылок с зельтерской? В нашем возлюбленном отечестве ношение оружия тоже запрещено. А Версальский договор вы забыли, господин Шерц? Почетный залп — это только мечта, можете поставить на ней крест.
Но Герберт несокрушим. Он с хитрым выражением качает головой.
— Вы даже не представляете себе! У нас уже давно создана опять тайная армия! Черный рейхсвер! — Он хихикает. — И я получу свой залп! Через несколько лет хочешь не хочешь все будет по-прежнему. Всеобщая воинская повинность и армия. Иначе мы же не можем жить!
Ветер вдруг доносит до нас из-за угла пряный запах горчицы, и река бросает серебряные отблески на мостовую. Солнце взошло. Шерц чихает.
— Шварцкопф наконец-то посрамлен, — самодовольно заявляет он. — Председатель обещал мне, что этого человека никогда не пустят в союз.