Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов
Шрифт:
Весеня горячо, благодарно глянул на нового князя. Вот человек! Сколько дорог прошел, сколько видел всякого на просторах Яви! Настоящий воин, бывалый, крепкий и рукой и сердцем. Родичи не зря говорят — за таким князем не пропадешь! Не зря даже Сельга, дева неописуемый красоты и невиданного ума, почтила его своим вниманием… Эх, немного не дождалась красавица, пока он, Весеня, в силу войдет…
— Меч хорош, конечно… Слоями кованный, — определил Творя-коваль, постукивая желтым заскорузлым ногтем по тусклому гладкому лезвию. Рука чужеземного мастера оставила на клинке знаки-руны, притягивающие к себе взгляд. — А закаливали его, надо думать, по-особому. У свейских мастеров, я слыхал, свои, родовые секреты есть. Оружие закаливают кровью и молоком. Что говорить, работа крепкая, худого слова не скажешь…
Отложив кожаные, украшенные непривычными узорами и деревянными вставками ножны, Творя внимательно осматривал чужой клинок. Ласкал, выглаживал руками, только что на зуб не пробовал. Рукоять, слоями оплетенную для удобства руки гладким ремешком, коваль даже на излом подергал. Но куда там!
Сам Творя мечи ковать не умел, надломанные, зазубренные править еще мог, а сделать заново — это особая работа, хитрая, не всякий кузнец за нее возьмется. Труд долгий, тщательный, не только умелые руки, еще и особое железо для него требуется, крепости и гибкости необычайной, и ил Весеня. Поэтому мечи покупались на торжищах за дорогую цену и передавались от отца к сыну. Мало было мечей у родичей, все больше топоры да дубовые палицы, окопанные железными полосами. А теперь у него свой есть. Ну чем он не воин?
Князь Кутря забрал у коваля драгоценный меч, вложил в ножны, протянул Весене.
— На, паря, владей. Твой по праву, раз честью, в бою добыл, — сказал он. — Смотри только, приноровись сперва, меч — штука хитрая, его нужно чувствовать до самого кончика. А иначе будешь махать, как палкой, да все зря, — добавил Кутря, уважительно, как равный равному, передавая Весене оружие.
За такого князя можно и в огонь и в воду кинуться, немедленно решил Весеня…
7
Я, Рагнар Большая Секира, устал ждать, пока глупые образумятся, а безглазые наконец прозреют. Пусть на моих ладонях вырастут волосы, пусть расцветут цветы на граните, пусть злобный Виндлони, Отец зимы, обнимется с добряком Свасудом, Отцом лета, если я не проявил больше терпения, чем может проявить победитель диких!
А потом терпение кончилось! Когда поличи после моих мирных слов зарезали Олава Птицу, когда я узнал, что все племя ушло вверх по реке, даже не думая нас кормить и поить долгой зимой, я понял, что тупых быков приводят в стойло, только продев им в ноздри кольцо. И я решил, что сделаю это!
Отобрав воинов числом больше сотни, я приказал им оседлать двух наших самых больших деревянных коней, мою «Птицу моря», оставшуюся от отца Рорика, и «Журавля», принадлежавшего Альву Железнобокому, ярлу Мальхауз-фиорда. Оставив в Рагнаргарде вместо себя ярла Харальда Резвого, я приказал отобранным воинам грести без отдыха и еды, пока не догоним племя. От реки они все равно далеко не уйдут, знал я. Со скотом и скарбом через камни и бурелом чащобы не полезешь, только вдоль пологого берега можно пройти. Куда им деться, догоним…
Мы были сильные и были злые. Хватит и сотни воинов, чтобы наказать непокорных, надумавших спасаться бегством, решил я.
Мои воины тоже громко возмущались вероломством поличей, что ушли всем племенем, бросив дома и пашни, назло нам. Когда мы многих из них нарочно оставили жить после сечи. На развод оставили, чтоб было кому растить зерно, пасти скот, варить пиво и квасить медовую брагу. Но они совсем дикие, эти поличи, понимали воины. Не знают благодарности, как голодные волки. Еще лесной князь Добруж предупреждал нас про этих людей.
Я помню, как князь, которому я поклялся служить легкой клятвой, не обнажив железа, не пролив крови, долго рассказывал мне о них. Что они совсем необузданные, дань платят слишком малую и живут слишком гордо. И если я, конунг, буду со своей дружиной не только охранять водный путь, но научу их покорности, то он, князь, останется мне за то благодарен.
Я помню, мы сидели с ним в его походном шатре, ели хлеб и пили густое, веселящее пиво.
— Ты знаешь, конунг, тяжело быть князем в этих лесах, — жаловался он мне, захмелев. — Вам, детям моря, вечным скитальцам по просторам Яви, живется легче. Вы приходите вместе с ветром, налетаете на своих легкокрылых ладьях и берете все, до чего успеваете дотянуться. Вам не нужно думать и выгадывать, сколько взять, а сколько оставить данникам, чтобы те не околели с голоду и не возмутились поборами. А ведь возмущаются, конунг, всегда возмущаются! Так и вижу по их тупым, коровьим глазам, сожрать готовы, когда забираешь у них свою, честно приговоренную дань! Тяжело, конунг, править здесь. Надоело мечом и страхом выцарапывать то, что причитается мне по праву! Да и много ли возьмешь со здешних нищих родов?
— Что же тебе мешает самому уйти в набег, князь? Дороги Мидгарда — это не сундуки скряги, что скрыты в погребах и заперты на запоры. Конечно, мечом добывать в чужих землях богатство и славу непросто. Нужно много мужества. Так ведь боги даруют удачу только тому, кто имеет его в достатке… — сказал я, скрывая в словах насмешку.
Князь дернул щекой, кривясь чуть заметно, но, хитрый, сделал вид, что не понял меня.
— А дружина! Всех одень, обуй, снаряди, накорми, напои… — невозмутимо продолжал перечислять князь свои заботы. — А как без крепкой дружины? То ли соседи нападут, то ли данники взбунтуются… Хвала богам, у меня в дружине много умелых воинов, известных доблестью и ратной выучкой… Никто из соседей не решается тревожить мои земли огнем и мечом. Перун-огнестрелый всегда дарует мне ратную удачу в битвах… И что получаю я в благодарность от своих же данников? Что, кроме злобных взглядов в спину?
Я понял, между делом расхваливая своих воинов, князь показывает зубы исподтишка, предупреждает меня, чтоб мои ратники не зарились на его богатый Юрич. Покивал головой, показывая, что понял его во всем. Зачем тревожить барана, пока не собираешься его стричь?
— Вот ты говоришь — в набег… Да я бы и сам рад, хвала плодородной богине Мокоши, есть еще сила в руках и спине. А как уйдешь? На кого бросишь земли? — жалобился князь. — Неправильно это будет. Пропадут они все без меня, перегрызутся между собой, как худые собаки…
— Неправильно, говоришь… Кто ходит только правильными путями — тот никогда не находит в жизни новых дорог! Так, князь? — сказал я то, что часто повторял мне отец, Рорик Гордый, знаменитый ярл и великий воин.
Князь тоже кивнул в ответ, подтверждая правоту умных слов. Разгладил коротко стриженную бороду и вислые, в рыжину, усы.
Я уже знал, князь Добруж, сын Добрыни, владетель гарда Юрича и всех окрестных земель, имеет славу одного из самых знатных и сильных владетелей среди лесных ярлов-князей. Поэтому я внимательно наблюдал за ним, пытаясь понять, что он за человек, этот князь, молва о богатстве и силе которого вышла далеко за пределы его угодий.