Черный охотник (сборнник)
Шрифт:
— Во всей Новой Франции не найдется более прекрасного уголка, когда мы приведем в исполнение все наши планы! — воскликнула Катерина. — К тому времени у Джимса будет жена и детки, которые будут резвиться в этом земном раю. А вот там, Эпсиба, где находятся два огромных каштана и вековые дубы, мы построим дом для Джимса.
Перед тем, как отправиться на покой, Эпсиба долго стоял под усеянным звездами небосводом с трубкой в зубах. Вокруг него царил безмятежный покой, прерываемый лишь потаптыванием вола в хлеву да журчанием ручейка. В роще запел соловей и ему ответил другой где-то неподалеку. Эпсиба больше всего на свете любил пение соловья с его задумчивой меланхолией,
Глаза Эпсибы видели только густой мрак, нависший над таинственной долиной, и даже сейчас он напрягал слух, словно надеясь уловить звуки, которые, как он был уверен, раньше или позже донесутся оттуда. Он думал о планах на будущее, так детально разработанных наперед сестрой и зятем, о мечтах Катерины, которых не могли разбить его доводы, о ее безоблачном счастье, которого не омрачили его зловещие предостережения. Он сознавал, что потерпел полное поражение в своих намерениях, что он совершенно бессилен против судьбы.
Эпсиба был уверен, что он один, но, повернувшись к двери, он увидел возле себя Джимса; мальчик так бесшумно подошел, что даже его чуткое ухо не уловило шагов.
В продолжение нескольких секунд он молча смотрел на племянника, лицо которого отчетливо выступало во мраке при свете звезд. В этом мальчике таилась красота, которой; не могли не заметить глаза человека, выросшего на лоне дикой природы, — не только красота тела, но и души, полной всевозможных видений. Молчание прервал Джимс, приблизившись к дяде вплотную.
Эпсиба сделал размашистый жест рукой, указывая в сторону непроницаемого моря мрака, и спросил:
— Ты хорошо знаком с этой долиной?
— Я ее знаю вплоть до озер, куда мы ходим осенью собирать ягоды и стрелять дичь, — ответил мальчик.
— А дальше?
— Очень мало. Между нашим домом и сеньорией расположено самое лучшее место для охоты. А там, за озерами, мы охотимся за медведями ради сала для свечей, а также ловим рыбу, которой кишат воды.
— И ты ни разу не видел каких-либо следов, помимо тех, что оставляют олени, медведи и дикобразы?
— Я видел также следы, оставленные мокасинами.
Луна переползла через Беличью скалу и засияла в небе огромным пылающим шаром. Джимс смотрел на нее, не отрываясь.
— Завтра я отправлюсь к этим озерам, — сказал дядя Эпсиба. — Я должен узнать, что находится за ними. Хочешь пойти со мной?
— Я завтра пойду туда, — ответил мальчик, головой указывая в сторону сеньории Тонтэр. — Я хочу увидеть Туанетту и сказать, что очень жалею о случившемся.
Эпсиба заново набил трубку табаком и при этом искоса посмотрел на племянника. В профиле мальчика он различил такую же решимость, как и в интонации бесстрастно звучавшего голоса.
— Это очень хорошая мысль, — одобрил Эпсиба Адамс. — В роде Адамсов не было еще человека, который поступил бы против совести даже при тяжелых испытаниях войны… и любви. Очень хорошо, что ты нашел нужным принести Туанетте извинения, несмотря на то, что ты, в сущности, был прав. Я отложу свое путешествие к озерам и пойду с тобой.
— Я иду в замок Тонтэр не с целью драться с кем-нибудь, а лишь для того, чтобы повидать Туанетту… и я хочу пойти один, —
В воскресенье утром, когда Джимс пустился к замку Тонтэр, в нем еще больше укрепилось решение ни в коем случае не драться в этот день с Полем Ташем, как бы велико ни оказалось искушение. Он сказал матери, куда он идет и с какой целью, и та от души приветствовала его решение. Сейчас его чувства не имели ничего общего с теми, которые обуревали его в тот день, когда он шел той же дорогой, мечтая о схватке с врагом. Ему хотелось лишь одного: смягчить сердце Туанетты, преисполненное ненависти к нему, вернуть ее дружескую улыбку, снова увидеть ласковый блеск ее глаз, как в тот момент, когда он передал ей подарок на ферме. Это воспоминание заставляло его забыть об ударах ее кулачков.
Он горел желанием снова увидеть Туанетту и предложить ей все, что у него было в этом мире, лишь бы искупить свою вину перед нею. В нем проснулся рыцарский дух, заглушавший все мысли о правоте и вине. Джимс нисколько не сомневался в том, что он прав, тем не менее он готов был признать себя виновным; он не сознавал, что за эти последние несколько дней прошло несколько лет, — это был новый Джимс, направлявшийся к новой Туанетте. Он шел в замок Тонтэр как равный к равным. Каким-то таинственным путем, которого он не понимал, но ощущал всем своим существом, Джимс перестал быть вчерашним мальчиком.
Джимс только было собрался спуститься с холма к замку, как вдруг заметил, что оттуда выехал всадник и направился вверх по узкой тропинке. Это был Тонтэр. Притаившись в густых кустах, Джимс видел, как всадник проехал мимо; он недоумевая спрашивал себя, зачем барон держит путь к таинственной долине и отчего у него такое угрюмое выражение лица.
Мальчик спустился с холма и, приказав Потехе ждать его и не трогаться с места, смело направился к замку.
Вскоре он уже шел по дорожке, которая вела к замку. Кругом царила мертвая тишина, и можно было подумать, что все спят. Мальчик прямиком подошел к двери того святилища, в котором обитала его Туанетта, и взялся за молоточек. Молоток изображал голову чудовища, оскалившего зубы, и с самого детства эта свирепая голова являлась для Джимса олицетворением духа неприступности, царившего внутри дома.
Его пальцы уже коснулись холодного металла, но он еще слегка колебался, так как заметил, что дверь чуть приоткрыта. И вдруг изнутри отчетливо послышался чей-то голос, — пронзительный, злобный, в котором легко было узнать голос мадам Тонтэр. Тем не менее Джимс приподнял молоток и даже хотел было опустить его, но внезапно он услышал свое собственное имя. Отнюдь не намереваясь подслушивать, он, тем не менее, оказался в положении человека, вынужденного к тому обстоятельствами, а благодаря этому он узнал, почему Тонтэр с таким угрюмым выражением лица поднимался на холм.
— Это совершенно неподходящее место для благородного француза, — послышался голос матери Туанетты. — Анри Бюлэн поступил как глупец, пленившись этой негодной англичанкой, а Эдмонд еще больший глупец, оттого что не гонит его вон из своих владений. Эта женщина родилась для того, чтобы быть шпионом, несмотря на ее смазливое лицо, а ее пащенок в такой же степени англичанин, как она сама. Им не следовало бы даже разрешать жить в таком близком соседстве от нас, а Тонтэр между тем делает ей визиты и утверждает, что Бюлэны его друзья. Их дом нужно сжечь, а англичанке с сыном предложить убраться отсюда на все четыре стороны. Что же касается Анри Бюлэна, то пусть он убирается вместе с ними, если он предпочитает быть изменником своего отечества.