«Черный туман»
Шрифт:
– А то могу и обратно в телегу отнести.
– Да ладно тебе, сват, – обиделся предсовета. – Двойня так двойня. В нашем роду двойни были. Были. У бабки моей, Евфросиньи Кузьминишны…
– Ну, вот видишь, против природы мы не идем.
– Правда, сват, правда. А отечество какое писать?
– Отчество-то? – вроде как и задумался Петр Федорович.
– Да. Родители кто? А может, твое впишем? Петровной?
– Зачем мое. У них у обоих батька есть. По батюшке и пиши. А матерью пиши старшую мою, Пелагею Петровну Стрельцову.
Ермиленок наклонился над столом и вдруг спросил:
– Нет, сват, сперва идет графа по отцу. Отца сперва давай впишем.
– Обоих пиши Александровичами. Отец Воронцов Александр Григорьевич.
Ермиленок
– Фамилию берем, значит, по отцу. Так?
– Так.
– От Ивана Стрельцова никаких вестей? – спросил, не поднимая головы, Ермиленок, и они, сидевшие напротив, поняли, что имел в виду предсовета.
– Никаких. Был бы живой, без ног бы до дому дополз. – Петр Федорович скрипнул стулом и подбодрил Ермиленка: – Пиши, сват, смело. Ты – власть. Твоя печать – главный наш закон. Что напишешь, то и будет. Нам с тобой стариться да самогоночку помаленьку попивать, пока пьется. А им еще жизнь жить. Вот сделаем им доброе дело, глядишь, придут на наши могилки и плесканут на земельку из стакана с благодарностью. Скажут: добрые старики были.
– За что ж нас благодарить, сват? У нас грехов, как в старой хате клопов.
– За то, что вот собрались мы с тобой, два старика, два сукиных кота, и выписали им документы, по которым они и при отце, и при матери и при родной советской власти, которая в обиду их не даст.
– Охо-хо-хо-хо, сват. Пелагеи-то уже нет. А Курсант воюет. Оттуда, видал, какими возвращаются? Либо битыми-перебитыми, либо и вовсе…
– Пиши-пиши, сват. Главное, что родились они при отце и матери. А воспитать мы их воспитаем.
Ермиленок долго и тщательно выводил в зеленых бланках тонким ученическим пером. Наконец поставил размашистые решительные подписи, положил ручку на газету, подул на написанное и пришлепнул свои подписи гербовой печатью.
– А что, сват! – радостно, как-то освобожденно воскликнул Ермиленок и кивнул на бутыль, возвышавшуюся на столе. – Вот и дети пошли! Вырастут! И дома отстроят, и землю распашут. И правда что, на наших поминках водочки попьют.
– Вот именно, сват. Давай-ка сюда наши документы. А то еще прольешь на них.
– Не пролью. Руки-то у меня, посмотри, уже не трясутся. Это, сват, дело такое. Как на фронте – до первой пули. – И председатель сельсовета, довольный и вольной выпивкой, и тем, что выправил сиротам метрики, облегченно засмеялся. И, если бы не племянница и не дети, сидевшие у окна, наверное, уже затянул бы: «По диким степям Забайкалья…»
– Вот и добро, Прокоп Ермилыч. Добро. Все по закону. Давай-ка их сюда, наши метрики. Обольешь. Точно, обольешь. Зина, доча, прибери-ка документы.
Улита и Алеша все это время сидели не шелохнувшись. Будто знали, что с этой минуты, в этом тесном казенном доме о трех окнах, начиналась их новая жизнь.
Глава двадцать первая
Напряженно наблюдали они, как прозрачным туманом над болотом клубится прозрачная пелена дождя. Ждали второй мины. Но она так и не прилетела.
– Она и не нужна, – шевельнулся Райгер. – Зачем мины портить? Репер, считай, пристрелян. Иван, который наводит этот «самовар», похоже, свое дело знает. Понадобится, вмиг огонь перенесет туда, куда надо.
– Вилли, слушай меня внимательно, – прошептал Райгеру Бальк. – Сейчас пойдешь на хутор, разыщешь взводного и все ему расскажешь, что на том берегу происходит. И вот еще что: будешь назад возвращаться, захвати пару коробок с лентами. И – что-нибудь поесть.
– А может, передадим по «Петриксу»? Вдруг они тропу перехватили? – В глазах Райгера мелькнул страх. Конечно, он боялся. Партизаны из леса давно ушли. Во всей Чернавичской пуще ни души этих лесных бандитов не осталось. Но русская разведка, пользуясь отсутствием сплошной линии обороны, от времени до времени здесь появлялась. Следы присутствия иванов на их берегу они замечали то там, то там. Везде.
– Сюда им переправляться пока нет смысла. Ни лодок,
– Понял, – недовольно буркнул Райгер.
Райгер отполз до гряды ивняка, где начиналась лощина, и там встал и быстро пошел на северо-восток. Снайпер за грядой ивняка ему уже не страшен.
Мит продолжал подчищать саперной лопатой окоп. Он решил расширить его и теперь терпеливо подрезал западную стенку. Иногда вытягивал тощую шею и тоже смотрел за болота. В это время его голова на длинной юношеской шее, будто стереотруба, увенчанная стальным шлемом в испачканном глиной чехле, перехваченном узким ремешком, высовывалась из распаха френча цвета фельдграу и поворачивалась туда-сюда, поблескивая линзами. Но вряд ли он что-то видел вдалеке. Мит страдал близорукостью. Ротному, конечно, лучше было бы оставить парня в ближнем тылу и пристроить где-нибудь при пункте боепитания или поручить его унтерартцу Штольцу. В санитарном обозе Миту было бы куда легче, чем здесь, в пулеметном окопе на опорном пункте в трехстах метрах от русских окопов. И пользы там, при пункте первой медицинской помощи, он мог бы принести гораздо больше, чем здесь. Эта тишина здесь долго длиться не будет. Везувий уже дышит зловещим дыханием. Такие, как Мит, редко переживают первый же хороший обстрел.
– Они соединяют окопы ходом сообщения, – вдруг сказал Мит.
Значит, парень не так уж и плох, с удивлением подумал Бальк и опустил бинокль. Мелькать окулярами перед фронтом иванов становилось уже довольно опасным занятием. Если там окапывается вновь прибывшая часть, то наверняка в ее штате есть и снайперы. А это означает, что и они уже обустраивают свои огневые. Но сидеть без дела и слушать храп ефрейтора ему тоже не хотелось. И Бальк принялся обшаривать в бинокль свой тыл. В какой-то миг ему вдруг послышался лошадиный храп. Спустя некоторое время донеслись и другие звуки – шлепанье по воде, похожее на шаги. Но на болоте и в лесу стоял такой гвалт, что отделить одни звуки от других было почти невозможно. И все же это были чужие звуки. Они не принадлежали ни птицам, ни лягушкам, обосновавшимся здесь, в своих извечных владениях, с той домовитостью и основательностью, с какой на том берегу теперь обосновывались русские. Иванам тоже было наплевать на их присутствие, на скорострельный «сорок второй», на минометную батарею, спрятанную на хуторе, даже на ударный батальон, находившийся за спиной у гарнизона опорного пункта «Малые Васили». А может, там стоял целый полк. Никто, даже обер-фельдфебель Гейнце, точно не знал, какие силы прикрывают их в готовности прибыть на подмогу при первой же попытке русских переправиться через южную протоку. В разговорах носилась фраза: «Ударный полк с танками и самоходками стоит за спиной». Но не все во взводе верили, что у них в резерве есть танки и самоходки.
Так и есть. Теперь Бальк хорошо видел в свой бинокль тех, кто нарушил ритм звучащего хаоса болота. Звучащий хаос… Да, подумал он, это очень верное определение тому, что доносилось до их окопа со стороны болота, протоки и леса. Примерно так звучит перед концертом оркестровая яма. Каждый инструмент – сам по себе. Ему важны только свои звуки, свои ноты, свой строй. А потом вдруг наступает мгновенная тишина, звучит первая скрипка, и из хаоса является «Бранденбургский концерт» Бетховена или стройные образы Вагнера, седая старина Германии. Пруссаки это давно поняли и материализовали звучащие образы, перенеся их из музыкального искусства в другое – военное. Обер-лейтенант Зангер – первая скрипка в их оркестре на этом участке фронта. И неважно, как она звучит… Интересно, как Зангер отнесется к сообщению о появлении на том берегу протоки новых подразделений русских? Должно быть, взбесится по поводу того, что мы их просмотрели, пропустили в свой тыл. В любом случае в том, что произошло и еще может произойти, будут на девяносто процентов виноваты они, третий взвод. Опорный пункт «Малые Васили».