Черт из тихого омута
Шрифт:
— А что еще ты любишь? Кроме секса, я имею в виду, — и Соня снова покраснела.
— Ну… Так сразу я не могу сказать, — Гена взял третий по счету бутерброд, подлил себе еще кофе и задумчиво произнес: — Много чего люблю. Тебя вот люблю, например. Все, что связано с тобой, люблю. Ну, улыбка там, голос, походка и все такое… Как ты спишь, люблю.
— А как я сплю? — Ей вдруг стало интересно.
— Ты спишь… Красиво спишь, дорогая. Такое ощущение, что ты и не спишь вовсе, а играешь. Я потому и звал тебя по имени, думал, ты притворяешься.
— Еще чего! —
— Я? Больше всего я не люблю неясности, — быстро, словно ответ был готов заранее, произнес Гена и очень внимательно и еще более пристально посмотрел ей в глаза. — Когда происходящее кажется тебе нереальным, а кажущееся — необъяснимым. Когда очень четко улавливаешь фальшь и не знаешь, как это расценивать. Этого, дорогая, я не люблю больше всего.
Разговор сворачивал на опасную стезю. Он мог вылиться бог знает во что. Но Соню это вдруг заинтриговало, и она с деланым безразличием спросила:
— И в чем ты видишь фальшь, Гена?
— Во всем, что меня окружает сейчас.
— Вот так, значит! То ты любишь все, что меня окружает, то вдруг видишь в этом фальшь! — Соня делано всплеснула руками. — Как же тебя понимать?
— Я так не говорил, я сказал, что…
— Ты сказал — во всем, что тебя окружает. А все твое окружение в настоящий момент сводится к моему присутствию и моему дому. Так как тебя понимать? Это же явное противоречие! Нравится тебе или нет, но это так.
— Хм-м-м, — Гена как-то так свысока посмотрел на нее, аккуратно отставил от себя пустую чашку и проговорил: — Противоречие лишь в том, что, невзирая на ту фальшь, которую я чувствую в тебе, я не перестаю тебя любить. Тебя, милая! Со всеми твоими недомолвками, тайнами и еще бог знает с чем.
— Тайнами?! — Соня растерялась. — Какими тайнами? Не понимаю, о чем ты?
Гена поднялся из-за стола и подошел к ней. Потом поднял ее с места, совсем как в прошлый вечер, поставил перед собой. Ласково провел кончиками пальцев по ее щеке и мягко упрекнул:
— Вот опять врешь. А зачем, Соня?
— Я не вру! — Соня попыталась отпрянуть, но он вовремя среагировал, обнял ее за талию и привлек к себе. — Я не вру, пусти! Пусти, говорю, а то закричу!
— Считаешь это нормальным? Начнешь кричать, биться в моих руках. А зачем? Чтобы сбежались люди, так? Так. Прибегут. Взломают дверь. И что обнаружат? Почти голого мужчину в твоем доме и тебя, не совсем одетую. Начнут задавать вопросы — что это здесь происходит и как это обозвать? Что ты ответишь? Вот, скажешь, мужчина, за которого я как бы замуж собираюсь, смеет обнимать меня. Мерзавец!
Соня невольно улыбнулась. В самом деле, все представленное им выглядело по меньшей мере глупо. Орать, стало быть, ни к чему. Но и стоять вот так, в опасной близости от него, голого, — тоже мало прикола. К тому же очень уж интересный у них состоялся разговор. Куда-то он может их завести?..
Довел он их, как и полагается, до постели.
Соня еще пыталась оказать хоть и слабое, но все же сопротивление. Гена тоже вроде был не очень настойчив. Но все закончилось именно на тех же самых простынях, что и вечером накануне.
— Ты и в самом деле мерзавец, Гена! — без должного накала возмутилась Соня, поднимая взлохмаченную голову с подушки. — И чего ты ко мне вечно пристаешь?
— Я к тебе пристал? — он сыто хмыкнул. — Я к тебе не приставал, милая. Это ты пришла ко мне и попросила пожить с тобой какое-то время. Какое, интересно? Пока мама с папой не вернутся? Кстати, утром, пока ты спала, мама звонила.
— Что? — наплевав на собственный стыд, Соня прыгнула на него сверху и сильно стиснула его плечи. — И что ты ей сказал?! Отвечай сейчас же! Что ты ей сказал?
— Правду, милая. Правду и только правду. Я же сказал, что не терплю неясности, — Гена очень выразительно оглядел ее всю — от растрепавшихся локонов до согнутых в коленях ног — и со странным исступлением в голосе пробормотал: — Господи, какая же ты!.. С ума сойти можно! Как же я оказался прав!
— Прекрати немедленно на меня так смотреть! Что она ответила тебе? И какую правду ты ей рассказал? — Соня вцепилась в его волосы и больно дернула. — Убью!
— А способна? — как-то странно прищурился, незаметно выпростал из-под одеяла руки и по-хозяйски уложил их ей на бедра. — Ты способна, милая, убить? Ты же не знаешь, что это такое. Не знаешь, насколько это страшно. А кричишь — убью!.. Это страшно неприятно, поверь. Когда слышишь хруст костей. Почти такой, как при разделке курицы, только много громче. Когда мозги вперемешку с кровью летят тебе в лицо и ты ощущаешь на своей коже всю эту теплую слизь и никак не можешь смахнуть с себя… Нет, вижу по лицу, что ты на такое не способна. Ну, ну, ну, сиди так. Мне очень нравится такой ракурс…
— Что сказала мама? — Больше ничего Соня выговорить не смогла, от его слов ее не то что мороз пробрал по коже — ее едва не вытошнило прямо ему на лицо.
— Мама нас с тобой благословила, дорогая! — Гена ласкающими движениями погладил ее кожу. — Я все ей рассказал. Что я у тебя был первым мужчиной…
— Ох, господи! — слабо простонала Соня и, не выдержав, упала ему на грудь. — Ты придурок! Форменный, законченный придурок! И я… я тебе не верю!
— Верить мне ты просто обязана, Сонька. Потому что больше верить тебе некому. — Тут он, видимо, понял, что слова его наполнены двояким смыслом, и быстро перевел разговор на маму. — Она еще тебе перезвонит. Хотя, думаю, вряд ли.
— Почему это? — Соня приподняла голову. — Она не может не звонить мне, у нас уговор.
— Я сказал ей, что мы с тобой уезжаем в путешествие. Она поверила.
— Чушь! Она никому не поверит, кроме меня. К тому же у меня есть мобильник, ей известен номер…
— Я снова слукавил, сказав, что ты его потеряла, а новый пока не приобретен. Кстати, я его отключил. — Его руки переместились с бедер на ее ягодицы, и Гена с грубой настойчивостью прижал Соню к себе. — Мы должны быть только одни, понимаешь?! Только ты и я, и никого больше!