Чертополох и золотая пряжа
Шрифт:
— Думается мне, ты явился не для того, чтобы вмешаться в спор туатов и показать свою удаль, — наконец не выдержал правитель.
— Я знаю, насколько хитра и коварна Кайлех.
— И я знаю… Тем не менее, отправляясь сюда, ты не предполагал, что так будет.
— Верно, — согласился Румпель и неожиданно для самого себя продолжил: — Я видел дивную госпожу Бенни. Она стирала твою рубаху.
— Отстирала? — Ноденс вопросительно изогнул бровь.
— Нет.
Хозяин Холмов безразлично пожал плечом. Сейчас из его внешности уже исчезли все звериные черты, но даже так он мало походил
«Скорее, на бога. Как их люди себе представляют. А еще на Айлин. Хотя это она похожа на него. Жаль, тут нет Лесного Царя, может, рассказала бы чего…»
— Я ей говорил, — отвлек от размышлений Ноденс, — только Бенни упрямая девочка. Сильно расстроилась?
Румпель кивнул, но любопытство все же взяло верх.
— Ты так спокойно принимаешь свою смерть, Лесной Царь?
Сид благодушно ухмыльнулся, оперся локтями о столешницу и положил подбородок на сцепленные пальцы рук.
— Дети богини Дану бессмертны, — произнес он, пристально глядя Румпелю в глаза. И маг впервые осознал, насколько сид стар. Понял, что ему намного больше тех пятисот лет, о которых говорилось в хрониках. С прекрасного утонченного лица на него глядела вечность.
— Но вас можно убить, — Румпель пытался понять, к чему клонит правитель. Людей маг привык читать с полувзгляда, но с сидом приходилось быть начеку пока не придет понимание, какую сеть он плетет, и что за роль уготована ему. Помощника? Наживки? Добычи. — Тяжело, не спорю, но не невозможно. Та же Кайлех была проткнута моим мечом насквозь, но успела обратить свое тело в кабанье, а дух увести в холмы.
Ноденс хотел было что-то сказать, но оборвал сам себя на середине мысли и удивленно спросил:
— А что стало с тем кабаном? Надеюсь, это не его мы нынче делили?
— Нет. Его забрал мой брат. Думаю, на столе Гарольда тот и нашел свой покой.
— Как интересно…— Ноденс потер тонкими пальцами подбородок. — Ладно, не о том сейчас речь. Туаты бессмертны и не потому, что нас сложно убить или потому, что мы можем воскрешать павших в бою, если тело не начало тлеть. Не смотри на меня так: тот источник, что засыпал твой отец, хоть был самым большим, но далеко не единственным. Да и природа восстанавливается, если ей не мешать. Но я о другом. Для нас не существует смерти, а лишь потеря оболочки. Мы можем лишиться тела, стать облаком, дождем, личинкой и возродиться вновь. Кто-то помнит свои прошлые жизни, кто-то нет, но сути это не меняет.
— Как-то я привык в иное верить и жить здесь и сейчас, не ожидая других попыток.
Ноденс вдруг улыбнулся широко, искренне, мягко. Прозрачное лицо его словно наполнилось внутренним светом.
— Это мне и нравится в людях. Этого и не хватает туатам. Ты видел среди нас детей? Нет. Потому что с каждым годом, с каждым столетием возрождаться стихиями, силами природы становится проще. Мы знаем, что смерти нет, и становимся аморфными, инертными, в результате перестаем перерождаться, как положено. За последнее столетие погибло около тысячи, а родилось меньше десятка туатов…Это я считаю вместе с тобой и моей Эйнслин.
Имя засело в памяти и принялось царапать сознание раскаленным гвоздем: где-то Румпель его слышал. Даже нет, не так. Он сам некогда
Ноденс продолжал:
— Я даже посчитал твою мать, возродившуюся в человеческом теле.
— Кам жива?! — Румпель воскликнул это так, что Кайлех на другом конце стола подскочила с места.
— Ты не узнал ее? — Ноденс удивленно прищурился и тут же торопливо отмахнулся: — Не бери в голову. Ей все равно не снять твоего проклятия. Тем более она отбыла на север. Так вот нет печали в том, чтобы умереть. А вот не суметь вырваться из круга, навсегда остаться болотным огнем, грозовой тучей или жуком — вот это страшно.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Затем, что я в третий раз тебя спрашиваю: для чего ты пришел в Холмы?
— Гарольд решил вырубить Бернамский лес. — И снова вышло громче, чем нужно. Многие туаты стали подходить или подсаживаться поближе, переключая внимание с баллады на разговор двух мужей. Ноденс нахмурился. Кустистые брови сомкнулись на переносице и позеленели. Из волос вновь полезли ветвистые рога.
— Это повод, юный туат де Даннан, — прошипел он. — Какова причина?
Румпель открыл было рот, но резкие слова так и застряли в горле. На плечи легли тонкие, холодные девичьи руки. Маг медленно обернулся.
За спиной стояла Кайлех. Неимоверно красивая, иссиня-белая, словно вылепленная из снега. Ее алые губы дрогнули, угольные ресницы затрепетали, пальцы потянулись к жемчужной нитке бус.
— Я подошла поздороваться…и поздравить тебя, брат. Ты достойно сражался, — еле слышно произнесла она, нервно теребя изящное украшение. — Мне жаль, что все так вышло… Сейчас, конечно, не время, но подходящего времени может не настать, да и неподходящее имеет свойство заканчиваться.
С этими словами сида сорвала с шеи нитку бус и кинула ее перед собой. Жемчужины брызнули во все стороны и застучали по полу барабанной дробью. Ноденс только успел подскочить, роняя кресло, и замер, не способный сдвинуться с места. Каждый в зале, кто увидел то, как скачут сияющие слезы моря, застыл ледяной статуей.
Румпель смотрел, как нутро холма покрывается льдом: стекленеет пол, индевеют стены, превращается в снежные сугробы мох. Сам маг чувствовал, как холод растекается по венам, доходит до горла и, обжегшись о трехлепестковую застежку, шипя, сползает вниз. Румпель попытался дотянуться до меча, но руки не пожелали подчиняться, пальцы настолько онемели, что не способны были даже руну начертить на поверхности стола, не то, что сжать рукоять оружия.
Кайлех, острозубо скалясь, обвела взглядом зал. Остановилась на брате и склонила голову на бок.
— А ты силен, человеческий выкормыш, ну ничего, я с удовольствием, по праву старшей в роду выпью твою силу… а вместе с ней и жизнь.
Румпель с трудом начал поднимать руку. Сдернуть капюшон, и его проклятье хоть раз послужит во благо.
— Э-нет, — Кайлех заметила движение, хлопнула брата по руке и расхохоталась. — Знаешь, мне всегда было любопытно, каким уродцем сделала тебя мать. Думаю, невероятным, — сида приблизилась вплотную. Разломала между пальцев жемчужину, растерла ее в порошок и подула в лицо. Маг почувствовал, как что-то холодное смешивается с его защитной тьмой и прилипает к коже.