Чертовидцы, или Кошмары Брянской области
Шрифт:
Гвидон с замиранием сердца ощутил, как под трусы скользнула когтистая лапа, спустила их. Словно чувственная длань пианиста, прошлась между его ягодиц. Всё-таки не сон. Осознание того, что сейчас произойдет, наполнило кузнеца запредельным страхом. Он задрожал. Правда, одной лишь головой.
Совершенно не думая о том, что его могут услышать, Гвидон заорал:
– Я тебя прибью, сука! Богом клянусь, прибью! Разорву голыми руками! Череп раскрошу! Не смей, сука! Даже не думай!
Крики, наполненные бессильной истерией, разнеслись по Юбилейной улице. Гулко отразились в колодце. Вспугнули дубоносов, дремавших
Крики кузнеца стали для внешнего мира привычным фоном – скрипом деревьев, высоковольтным гулом в проводах, стоном проседавших в осенней земле построек.
А потом зло проникло в мужчину.
Посыпались толчки. Неизвестный по-собачьему задышал. Обездвиженный кузнец принялся мотать головой, жуя и слюнявя бороду, периодически вскрикивая. Ему казалось, будто он тужится, но никак не может облегчиться. На ум пришли все те жертвы изнасилований, о которых он когда-либо слышал или читал. Неужели все они испытывали одно и то же: почти сюрреалистичный ужас перед насильником, беспомощность и рабское унижение?
А еще была – Госпожа Боль.
Мелькнуло далекое, извращенное чувство наслаждения, точно последняя вспышка перегоравшей лампочки.
Наконец исчадие тьмы выдохнуло, задрожало. Поелозило, успокаивая себя. И с влажным звуком покинуло кузнеца. Тот со слезами на глазах ощутил, что внутрь будто залили расплавленную резиновую перчатку – липкую и клейкую.
К уху прильнули чужие губы. Зашептали:
– Если не хочешь, чтобы назавтра всё повторилось, – расскажи о случившемся приятелям.
После этих слов неизвестная тварь спрыгнула с Гвидона. В тот же миг кузнец получил утраченный контроль над собственным телом. С ревом вскочил. Охнул. Понял, что мокрый не только зад, но и перед. От этого стало еще хуже. В какой-то момент он и сам испытал оргазм и даже не заметил этого. Оставаясь в полусогнутом положении, огляделся.
Порождение нечеловеческого порядка сидело в открытом окне, ведущем в перешептывавшийся с ветром палисадник.
Литавром оказался карлик метрового роста. Пурпурный гноящийся глаз во лбу. Некрупные перепончатые крылья, разгонявшие по спальне тот самый кисловатый душок. Голое тельце, полностью покрытое волосами маслянистого отлива. Остывающий бородавчатый черный пенис.
«Не такой уж и большой, но черт возьми – больно-то как!» – с неверием подумал кузнец.
– Помни, мой каленый орех: смолчишь о грешке – вновь наведаюсь. – И Литавр, разломившись, рассеялся на сотни точек, испускавших едва заметное жужжание.
Затем мошки растворились в теплом дыхании осенней ночи.
Гвидон кинулся к окну. В правую руку, которой он зачем-то сжимал ягодицы, будто это могло чем-то помочь, натекло горячее. Его сейчас же вывернуло наизнанку. Желудок решительным спазмом вышвырнул полупереваренные остатки ужина. Прямо в палисадник. Кусочки тушеного картофеля с говядиной карнавальной мишурой украсили тихоокеанский дельфиниум.
– Сука, я к тебе сам наведаюсь!
Гортензия, разбуженная криком, кое-как продрала глаза. Вид супруга, согнувшегося в странной позе возле окна, не на шутку встревожил ее.
– Стряслось что? Ты почему в таком виде? Геморрой?
Кузнец с гибкостью манекена повернулся к жене. Его глаза почти что искрились от обиды и шока.
– Как? Как ты могла спать? Я ведь тебя звал! А ты… просто дрыхла, пока меня…
– Пока тебя – что?
– Дура.
Гвидон изобразил нервную улыбку и побежал в сени к ведрам с колодезной водой. Передумал. Захватив из морозилки пол-литровую бутылку самогона, полученного в результате брожения красных апельсинов, с мрачной решимостью отправился топить баню. Как вернулся в спальню, весь исцарапанный мочалкой, – не помнил. Сознание наконец-то дало отбой.
С утра Гвидон, захватив в кузнице молот, отправился бродить по залитым солнцем окрестностям. Искал характерный кисловатый запашок или скопления мошек. Хотя и признавал, что бить молотом мух – довольно-таки глупо. Поспрашивал, не стал ли кто-нибудь ночью свидетелем необычных событий. Однако самым необычным за сутки оказался сам кузнец, рыскавший с молотом в руках по деревне.
Вернулся Гвидон домой лишь с наступлением темноты. За целый день в кузнице так ничего и не сделал: беседка осталась незаконченной. Потом запихнул молот под кровать и выпил две кружки «Московского кофе», пахшего жженым сахаром. Разделся, лег, уставился в потолок. В голове крутились противоречивые мысли. Он где-то слышал, что преступники всегда возвращаются на место преступления.
Но ведь место преступления – его…
Он фыркнул и принялся сверлить взглядом потолок.
В спальню вбежала ароматная и голенькая Гортензия. Не вошла, а именно вбежала. Делала так каждый раз, когда имела планы на массивную честь супруга. Юркнула под одеяло. Прижалась.
– У вас один пропущенный вызов. – Ее ручка отправилась в шаловливое путешествие.
– Как раз вчера один и пропустил, – огрызнулся кузнец. Перехватил руку жены и откинул. – Будь вы, бабы, поласковее – в зад бы никто не таранился.
– Что ты мелешь? Какая кузнечная муха тебя укусила?
– Никакая! Я – остыл.
– Вот и разогревай теперь сам. Дубина!
Гортензия, возмущенная неожиданной прохладой со стороны супруга, отвернулась. И почти сразу уснула. Изматывающие хлопоты по подсобному хозяйству, такие как добавление в почву доломитовой муки, обрезание малины и побелка стволов деревьев, давали о себе знать.
Гвидон же продолжил играть в гляделки с потолком. После особенно долгого моргания вдруг обнаружил себя спящим на животе. Внутри всё похолодело. По спальне, как и прошлой ночью, растекалась кисловатая вонь, характерная для немытых тел. Послышались хлопки.
– Ну, держись, – прошептал кузнец. Опустил руку под кровать, чтобы взять молот и размозжить карлику голову. Вернее, ему показалось, что он это сделал. Тело вновь приобрело грациозность деревянной колоды.
Из темноты зловещей тенью выскользнул Литавр. Он поглаживал себя, приводил в боевую готовность. На морде двигалась зубастая улыбка. С видом хозяина вскарабкался на зашипевшего кузнеца.
– Так и знал, что тебе понравилось. – Карлик зашелся в желчном смехе. – Иначе с чего бы ты молчуном целый день ходил?