Чертово колесо
Шрифт:
В углу громоздился какой-то мужик в багровых лишаях. Жена уныло кормила его помидорами из авоськи. В другом углу пара чернявых типов упрекала двух девок в больничных халатах:
— Вы, суки, знали, что у вас трепак. Почему не сказали, сволочи?
— Да клянусь, Гурамик, да что ты, Мерабик, откуда мы знали?! Если бы… Наш маршрут через Теберду шел, а там, оказывается, у всех триппер! — И девки, жалобно шмыгая носами, ахая и охая, крестились и божились, в панике озираясь и оправляя куцые халаты на налитых ляжках.
— О Господи! — сказала бабушка, опуская вуаль.
— Чего
Усадив ее, он пошел к лестнице, где дежурил сторож Шакро с шершавой от рублевок рукой, дал ему денег, попросил привести Хечо, а когда тот явился, тихо сказал ему:
— Ты меня помнишь? Мы вчера брали пакет!
— Как не помнишь! Клянусь голова, всем помнишь, кто пакету берет! — заверил его Хечо. — Я чичас бирать иду. Сколько надо?
— Один пакет. Слушай, вон там сидит моя бабушка. Видишь? Долго сейчас объяснять, что к чему. Она даст тебе сто рублей, ты возьми один пакет, а потом ей в руки отдай, понял?..
Хечо, немного тронутый от анаши, уставился на Коку с изумленным испугом:
— Вай, бабушкин курит? Клянусь сердце, такой не слышал!
— Потом объясню. Ты просто сядь около нее, она передаст тебе деньги. Тебе не все равно — я тебе дал или она?
— Она пакету бирает? Или ты?
— Мы вместе. Пополам.
— А, напополама! — понял Хечо и направился к бабушке, сел через стул и сказал: — Драсти, мадам-джан!
Бабушка с каменным лицом учтиво кивнула, вынула из сумочки газету, вложила в нее деньги и, не глядя, положила газету на стул между ними (Агата Кристи принесла свои плоды).
— Будьте добры приобрести для меня это… вещество… — сказала бабушка.
— Мадам-джан! Для тебе, клянусь печень, все сделаю! — ответил Хечо, вынул из газеты деньги и ушел, важно бросив: — Час! Ждите!
А бабушка, не снимая перчаток, со скрытым омерзением взяла газету, направилась в угол и бросила ее в урну. Тут мужик с лишаями начал громко икать от сухой пищи. Чернявые типы зашумели громче. Один дал девке оплеуху, та взвизгнула. И Кока решил увести близкую к обмороку бабушку во дворик. Дверь им открыл привратник Шакро, который, казалось, за рубль мог отворить все двери на свете. Он по инерции протянул заскорузлую клешню, но Кока холодно напомнил ему, что уже дадено, и тот виновато смигнул:
— Извини, забыл! Работа собачья.
Пока они сидели на скамейке, бабушка неторопливо рассказывала Коке поучительные истории из семейных хроник: как ее отцу без наркоза резали руку и счищали гной с кости, а он и не пикнул, как прабабушка во время пожара спасла не только детей, но и пса-любимца, как один дед дерзко разговаривал со Сталиным, а другой сконструировал первую в Грузии электростанцию. Рассказы явно имели своей целью коррекцию Кокиной морали. Но Кока все эти истории знал наизусть и сейчас с беспокойством думал лишь о том, не запустит ли Хечо свою наглую лапу в бабушкин пакет, посчитав, что старуха не заметит кощунства.
Ровно через час довольный Хечо присел на скамейку. Отрыгивая тархуном и стряхивая с куртки хлебно-сырные крошки, он достал из-за пояса пакет
— Вот, самая большой, мадам-джан, клянусь почка!
Бабушка, зорко оглядевшись, проворно спрятала пакет в сумочку.
— Очень вам обязана, — сказала она. — Была весьма рада знакомству!
Хечо только умильно покачал головой:
— Для тебя всегда самая большой пакету будет, клянусь рукам-ногам! Кури, мадам-джан, на здоровье! Э, сразу видно — уважаемый женчин!
В такси на просьбу показать пакет бабушка ответила сухим отказом, дала только попробовать на ощупь. Пакет был что надо — плотный и увесистый, как вчера.
— Ну, едем теперь к калеке! — сказала она, переводя дыхание. Теперь ей уже, наверно, чудились «Палата № 6» или Андрей Болконский в госпитале.
В подвале у Титала царил обычный бардак. Сестры и братья составляли живую композицию из грязи, плача и возни. В центре подвала варился в котле на керосинке вечный хаши. Вой, пар и вонь пронизывали все кругом. За рваной загородкой в голос стонала умирающая тетя Асмат. У нее в ногах сидел малолетний плоскоголовый дебил Зеро и усердно вылизывал длинным, как у собаки, языком собственную ступню.
Пока бабушка на ступеньках подвала церемонно знакомилась с притихшими курчавыми братьями и сестрами, Кока поспешил вперед, сорвал наушники с небритого Титала, лежавшего под серым от грязи одеялом на матрасе без простыни, нажал стоп-клавишу старой «Кометы» и быстро прошептал:
— Сейчас тебя навестит моя бабушка. Ты тяжело болен.
У тебя боли.
Тот ничего не понял:
— Твоя бабушка? Меня? Болен?
— Тише, она идет, — прошипел Кока, пододвинул бабушке обгоревший табурет, а сам сел у изголовья, чтобы все как следует видеть, слышать и перехватить пакет.
Бабушка с опаской села у постели:
— Как ваше здоровье?.. Мне внук сказал, что вы испытываете сильные боли…
Ничего не понимающий Титал согласился:
— Очень болит.
— Что говорят врачи?.. Надежда умирает последней. Надо только собраться с мужеством и не унывать… К сожалению, боль и страдания сопутствуют человеку всю его жизнь. Надо уметь их не замечать.
— Меня проведать пришли, тише! — прикрикнул вконец обалдевший Титал на детвору, а Кока шепнул бабушке:
— Быстрее! Не видишь — парню плохо! Какие тут душеспасительные беседы? Ему спать пора!
— Не подгоняй меня, — твердо ответила бабушка (сейчас ей, видно, мерещился Ливингстон среди туарегов Занзибара). — Если человек болен, то только он сам может помочь себе. Сила воли, помноженная на настойчивость, все побеждает. Надо бороться со своим недугом, надо хотеть выздороветь. Вы молоды, у вас жизнь впереди, не следует предаваться унынию. Человек способен на многое, надо только собрать волю в кулак…
Титал лежал с открытым ртом. Братья-сестры замерли. Вынесли Зеро, чтобы и он мог послушать странную гостью. Примолкла даже умирающая тетя Асмат. Поговорив еще немного в этом духе, вспомнив безногого летчика, слепого писателя и даже какого-то безрукого художника, бабушка достала из сумочки пакет и украдкой сунула его под серую подушку: