Чертовски богат
Шрифт:
«О Господи, – взмолился он про себя, – что я делаю в этом детском саду? Мое место – в каком-нибудь аристократическом салоне, где можно чинно протанцевать фокстрот в паре со свежеиспеченной наследницей».
– Хайнц! – Зандре с трудом удалось перекричать грохочущую музыку. Она ловко пробилась к нему и схватила за руку, выводя из мрачной самопогруженности. – А ну-ка давай покажем им класс, кузен!
Поначалу Карл Хайнц заколебался, но противостоять напору Зандры было непросто, и не успел он глазом моргнуть, как оказался на битком набитой танцевальной
Наконец оба обессилели и упали друг другу в объятия.
– Кажется, уже поздновато, – хрипло проговорил Карл Хайнц.
– Да, за полночь, – живо откликнулась Зандра.
Карл Хайнц протянул ей руку, и, лавируя между танцующими, они двинулись к гардеробу.
Дождь все хлестал и хлестал, из водостоков с грохотом низвергались настоящие водопады, по канавам плыли какие-то щепки, обрывки бумаги и окурки. Но Карл Хайнц с Зандрой всего этого не замечали. Взявшись за руки и беспричинно хохоча, они кинулись к ожидавшему их «бентли».
По пути домой Зандра вспоминала, как славно ей было весь вечер с Карлом Хайнцем. Он вдруг представился ей в совершенно новом свете. Теперь это был уже не просто отдаленный родич, намного превосходящий ее годами. Нет, нечто совсем, совсем иное...
В спальне было темно.
Стояла благоговейная тишина, и даже само время здесь, высоко над городом, казалось, застыло без движения. Сквозь узкие проемы в шторах миллионами огней никогда не засыпающего города мерцала ночь.
Наклонившись, Ханнес бережно уложил Кензи на покрывало, такое же белое и мягкое, как ее кожа; по кровати змейками перебегали струи неяркого, приглушенного дождем света.
Обняв Ханнеса за шею, Кензи не спускала с него блестящих, широко раскрытых глаз.
Почему он кажется таким большим? Прямо не человек, а башня. Потому что стоит, а она лежит? Или Кензи забыла, что он и вправду необыкновенно высок? А как насчет безупречной чеканки его лица, мраморно-белой кожи, вьющихся светлых волос?
Привыкая к сумеречному свету, Кензи вдруг обратила внимание на то, что и ресницы у него точно такого же цвета, что и волосы. И глаза, ах эти глаза! Так и хочется утонуть в их бездонной глубине.
Услышав, как заскрипел под тяжестью его тела матрас, Кензи повернулась к нему. Он лежал, опершись на локоть, и смотрел на нее так пристально, словно мысленно призывал ее запомнить каждую свою черточку.
Кензи почувствовала, что теряет под этим взглядом последние остатки сил.
– Ах ты, моя красавица! – пробормотал он, слегка поглаживая мягкую тугую кожу на ее скулах.
Его пальцы перемещались с такой фантастической легкостью, ласки были так томны и скупы одновременно, что Кензи не удержалась от сдавленного вздоха, в котором слышались и боль, и наслаждение. Она почувствовала, как ее охватывает желание.
Когда он добрался до ее губ, Кензи уже едва сдерживалась. Она судорожно открыла рот и впилась зубами в его пальцы.
Негромко вскрикнув, он свободной рукой стиснул ее запястья и развел руки так, что Кензи оказалась пригвожденной к кровати, как к кресту.
Ее зрачки расширились. Стараясь высвободиться, Кензи извивалась, выгибала спину, даже попыталась пнуть его коленом – тщетно, руки у него были что стальные клещи.
– Тихо, тихо, милая, – прошептал он, – не надо меня бояться. Я ничего тебе...
Что-то в его голосе заставило ее подчиниться. Она перестала сопротивляться и откинулась на подушку. Он отпустил ее.
– Вот так-то лучше...
На смену испугу пришло какое-то неведомое ей ранее возбуждение.
– О Господи, – простонала Кензи, – раздень меня, Ганс! – Глаза ее заблестели. – Если ты не возьмешь меня, я, наверное, с ума сойду!
– Терпение, Кензи, – мягко проговорил он и, обхватив ее лицо обеими руками, прижался ко лбу. – Ты очень красивая и страстная. Да, да, очень, – повторял он, поглаживая пальцами ее щеки. – Но кое-чему тебе надо еще научиться.
– Чему же? – хрипло спросила она.
Он начал разматывать платок, завязанный у нее на шее.
– Тому, что любовь – это искусство. А подлинное искусство не терпит суеты.
Огонь, полыхающий у него в глазах, перекинулся на нее.
– Так научи меня! – жарко прошептала она. – Я буду прилежной ученицей!
Желание, первобытное желание сделало ненужным дальнейшие слова. Он прижался к ее губам, впитывая их сладкую влагу.
Кензи задохнулась. Его губы обжигали, она страстно вдыхала головокружительный мужской запах, отдаваясь восторгу его ласковых прикосновений. Он пробежал кончиком языка по ее губам, толкнулся в зубы, требуя входа.
Стискивая его руки, она двинулась ему навстречу, и, повинуясь только им двоим слышной музыке, их языки затеяли немыслимый танец.
Лишь бы он не прекращался, мелькнуло в затухающем сознании Кензи.
– Еще, еще, – прошептала Кензи, чувствуя, что он пытается освободиться, – О, Ганс...
– Ш-ш-ш. – Он прижал ей палец ко рту. – Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? – Его глаза странно светились в темноте.
Кензи медленно покачала головой.
– Чего?
– Тебя, – просто ответил он.
Дрожа всем телом, она откинулась на подушку и прижала к себе его голову, а он целовал ее грудь. Внезапно все смешалось – струи прохладного ночного воздуха, жар тел и даже электрический треск его волос, рассыпавшихся шелковой гривой у нее по лицу.
– О, Ганс, – выдохнула Кензи, еще сильнее притягивая к себе его голову, – Ганс...
Она не отрываясь смотрела на него бешено сверкающими глазами.
– Пусть эта ночь никогда не кончится!
Глава 20