Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника
Шрифт:
С этим новым положением вещей Плеве, по-видимому, впервые вполне ознакомился из следствия по делу об аграрных беспорядках в Полтавской и Харьковской губерниях. Беспорядки эти, как известно, охватили весьма широкий район. Начались они 30 марта (1902 г.) в Константиноградском и Полтавском уездах, где в течение четырех дней были разгромлены 54 усадьбы, а 31 марта перекинулись в Валкский уезд Харьковской губернии, где также было разгромлено несколько усадеб, из коих две дотла сожжены. Характер этих беспорядков был самый дикий: грабили не только помещичьи усадьбы, но и зажиточных казаков, при этом грабили не только хлеб, живой и мертвый инвентарь, но даже дома растаскивали по бревнам; при грабеже земской больницы утащили тюфяки из-под больных. Из Валкского уезда беспорядки распространились на Богодуховский уезд, а также на сам город Валки, куда направилась обнаглевшая за три дня беспрепятственного грабежа толпа с целью и его подвергнуть повальному ограблению; здесь она была застигнута войсками, посланными для ее усмирения. В грабеже при этом принимали участие самые разнородные элементы: так, среди лиц, растащивших сахар на свеклосахарном заводе, был, между прочим,
Едва ли не из бесед с Зубатовым убедился Плеве, что одними полицейскими мерами нельзя подавить революционное движение в рабочей среде и что даже с трудом можно оградиться от террористических актов, что для этого необходимо прибегнуть к мерам другого свойства, значительно большего масштаба. С.В.Зубатов не принадлежал к заурядным людям. Несмотря на то что он начал свою службу правительству с того, что предал целый революционный кружок, к которому сам принадлежал, он тем не менее был идейным человеком. Он тщательно изучил все социалистические теории, ознакомился с сочинениями всех корифеев социализма и, превратившись в убежденного монархиста, одновременно остался горячим защитником интересов пролетариата. В соответствии с этим деятельность и задачу государственной власти в области борьбы с революционерами он не только не ограничивал полицейским розыском, предупреждением подготавливаемых революционерами террористических актов и изъятием из обращения пропагандистов, а, наоборот, едва ли не придавал этому второстепенное значение. Основная цель, к которой должно было, по его мысли, стремиться правительство, — это парализовать революционирование рабочего пролетариата посредством, с одной стороны, идейной борьбы с теориями, проповедуемыми социалистами разных толков, а с другой, принятием самим государством решительных мер для защиты представителей труда от эксплуатации капиталом.
В сущности, идеалом Зубатова являлось осуществление многих вожделений социализма (между прочим, восьмичасового рабочего дня) и, следовательно, постепенное изменение социального уклада государства при сохранении старых форм его административного строения. Царь и народ — вот та далеко не новая формула, которую он выдвигал.
Реально деятельность Зубатова в этом отношении выразилась в составлении еще в 1897 г. охранным отделением канцелярии московского обер-полицмейстера, которым он заведовал, а именно чиновником этого отделения Трутневым, инструкции фабричной инспекции в отношении регулирования условий труда на фабриках и заводах. Инструкция эта встретила в Московском по фабричным делам присутствии множество возражений, так как предъявляла к работодателям такие требования, которые законом не оправдывались, и была им принята лишь вследствие настояния московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, действовавшего под влиянием московского обер-полицмейстера Д.Ф.Трепова, в свою очередь всецело разделявшего и поддерживавшего взгляды Зубатова.
В оправдание Зубатова надо сказать, что со времени издания еще в 1886 г. закона, определяющего условия труда женщин и малолетних на фабриках и заводах, никаких дальнейших узаконений в этом направлении издано у нас не было. Между тем закон 1886 г. в той области, которой он касался, несомненно опередил западноевропейское законодательство по тому же предмету и являлся, таким образом, ярким доказательством того, чего может достигнуть не ограниченная никакими путами монархическая власть в деле защиты слабых от сильных. Именно по этому пути и стремился идти Зубатов.
Выработка правил, определяющих взаимоотношения рабочих и работодателей органами полицейского надзора, — весьма характерное явление для описываемой эпохи и в полной мере определяет, насколько Витте, который должен был бы взять это дело в свои руки, был не экономистом в широком смысле этого слова, а лишь насадителем определенной отрасли народного труда, т. е. фабрично-заводской промышленности, без соображения с теми огромными последствиями, которые должно было иметь неминуемо сопряженное с ней появление в стране многочисленного рабочего пролетариата. Витте был русский Кольбер[198], но работавший на рубеже XIX и XX вв. и притом сохранивший миросозерцание и взгляды на социальные проблемы конца XVII в. Для него важно было создать условия, благоприятные для работы капитала в крупных промышленных предприятиях; этим одним он и был озабочен. Бесправное положение рабочих, их полная зависимость от работодателей ввиду неразвитости рабочих и их полной неорганизованности в то время вполне отвечали интересам капитала. Изменить это положение, обеспечить за рабочими хотя бы минимальные права ввиду этого вовсе не входило в планы Витте или, вернее, даже не приходило ему на ум; судьба рабочих как таковых его вовсе не интересовала. Витте был воплощением государственника. Интересы целого, мощь и благосостояние империи, взятой во всей совокупности, были ему весьма близки. Народная гордость была в нем чрезвычайно развита. Но интересы отдельных слоев населения страны он поддерживал, лишь поскольку в его представлении они совпадали с интересами государства как целого. В этом вопросе, как и во всех остальных, сказывалось основное свойство ума Витте: все синтезировать, все обобщать и ради целого жертвовать всеми частностями, сколь бы они сами по себе ни были значительны.
Как бы то ни было, отсутствие у нас в то время отвечающего условиям времени и развивающейся промышленности рабочего законодательства, а также вялость деятельности фабричной инспекции, происходившая, впрочем, в значительной степени именно от неимения у нее достаточно твердой
Подобная пропаганда казалась Зубатову тем более легко осуществимой, что рабочие многих фабрик, расположенных в Москве, выказали живой интерес к просвещению вообще и к расширению своих познаний в области сложного вопроса о взаимоотношениях различных классов в частности. С этой целью рабочие обращались даже к некоторым представителям московской профессуры с просьбой прочесть им несколько лекций на указанную тему. Вот это-то, в определенном направлении, просвещение рабочего класса Зубатов хотел организовать силами государственной полиции, привлекши к нему идейных работников из самой революционной среды, а именно тех из них, которые радикально изменили свои взгляды и убедились в ложности социалистических теорий.
В этом отношении поддерживал Зубатова Л.А.Тихомиров, бывший некогда одним из самых видных членов партии «Народной воли» и затем круто и, по-видимому, искренне изменивший свои взгляды, перешедший в ряды сторонников самодержавного образа правления и даже сделавшийся впоследствии редактором ярко реакционных «Московских ведомостей». Автор в свое время нашумевшей брошюры «Почему я перестал быть революционером»[199], Тихомиров едва ли не был духовным отцом системы, получившей название «зубатовщины». Задумана она была широко. Так, в Москве для офицеров жандармского корпуса Зубатов устроил особые курсы, на которых слушателей знакомили со всеми разнообразными теориями социализма и существующими в Западной Европе различными социалистическими партиями, в том числе, разумеется, и с русскими революционными организациями. Офицеры эти должны были изучить сочинения Маркса, Зомбарта, Герца, Каутского, а из русских — Прокоповича, Плеханова и других. Цель состояла, по-видимому, не только в том, чтобы дать возможность чинам корпуса жандармов успешно исполнять свою прямую обязанность полицейского надзора и розыска, но и вооружить их такими сведениями, при помощи которых они могли бы сами сделаться идейными противниками революционного социализма, так как само собою разумеется, что изучение социальных теорий сопровождалось их критикой и опровержением. Полученными ими сведениями жандармские офицеры должны были пользоваться для того, чтобы переубеждать привлекаемых ими к дознанию и предварительно, конечно, арестованных членов революционных партий. В сущности, это было возведение в систему того, что осуществил еще в начале 80-х годов известный судебный следователь Судейкин по отношению к революционеру Дегаеву, в конечном результате в 1882 г. поплатившийся, однако, за это жизнью. Судейкин убедил Дегаева способствовать раскрытию замыслов революционных организаций, в составе которых Дегаев продолжал оставаться. Зубатов хотел, по-видимому, идти дальше. Ему недостаточно было использовать переубежденных видных членов партийных организаций, остающихся после их освобождения в составе этих организаций в качестве осведомителей о замыслах последних. Наряду с этим он имел в виду превратить некоторых партийных работников из пролетариата в открытых противников социально-революционных теорий, могущих успешно вести в рабочей среде контрпропаганду. Подобно тому как Горький, устроив на острове Капри школу социализма, подготавливал кадры пропагандистов этого учения, Зубатов мечтал таким же образом составить кадры проповедников самодержавия.
Нужно ли говорить, что система Зубатова была фантастична и могла привести лишь к печальным последствиям? Соединение под одной шапкой деятельности полицейской, имеющей целью предупреждение и пресечение преступлений, с деятельностью просветительной, направленной на изменение образа мыслей рабочего пролетариата, силою вещей должно было на практике извратить обе эти деятельности. Просветительная деятельность смешалась с полицейскими мерами и приняла совершенно специфическую окраску. Так, на устраиваемых охранной полицией в Москве в рабочих кварталах собеседованиях выступали не только противники социализма, но и его адепты, однако последние вслед за тем нередко арестовывались.
Стремление переубедить арестуемых партийных работников на практике свелось к стремлению создать кадр преданных правительству революционеров без всякой, однако, уверенности, что преданность эта не основана на получении переубежденными не только свободы, но и средств к жизни. Установить степень убежденности людей в чем-либо, а тем более выяснить те внутренние, далеко не всегда ими самими сознаваемые, побуждения, которые содействуют созданию у них тех или иных убеждений, вообще более чем затруднительно. Когда же изменение высказываемых данными лицами взглядов ведет к улучшению их материальных жизненных условий, полагаться на искренность и серьезность этого изменения наивно. Однако именно на этом было построено привлечение к сотрудничеству будто бы переубежденных революционеров. На деле, однако, едва ли кто-либо сомневался в том, что привлекаемые к сотрудничеству революционеры были не что иное, как определенные предатели, действующие из корыстных целей.