Червонная дама
Шрифт:
— Именно так ты и заявил, когда твою кандидатуру выдвинули в состав комиссии? — спросила Мириам чуть суше, чем ей хотелось.
Он слегка покраснел.
— Во всяком случае, эта идея легла в основу моей диссертации. Если они ее не поняли, значит, они просто дураки.
Он вытянулся в постели и испустил блаженный вздох.
— Я рассказал тебе об этом, любовь моя, потому что один человек, которому я оказал небольшую услугу, — кстати, он не американец и не японец, а француз, правда живущий в Америке, — согласился в знак дружбы предоставить мне скромный заем. Ты разве не знала,
Мириам не ответила. Никакой это не заем. Это взятка. И не то чтобы ее сильно смущал весь этот шахер-махер — занимаясь куплей-продажей недвижимости, она всякого навидалась. Просто, будучи человеком приверженным порядку, она терпеть не могла двойную игру. В конце каждого месяца Реми получал вполне приличную зарплату. Хотел он того или нет, но его назначили на должность специалиста, призванного оберегать национальное достояние страны. А он мошенничал. И, поскольку он отличался большим умом и избегал малейшего риска, свое мошенничество он наверняка обставил так, что к нему не подкопаешься. Вот это-то ей и не нравилось.
— А что будет, если я тебя выдам? — спросила она.
Он засмеялся:
— Ничего. Вот что самое забавное. В худшем случае назначат коллегию экспертов. Половина из них меня поддержит, а вторая воздержится. Мы ведь имеем дело с абсолютно субъективными материями. И такое происходит у нас сплошь и рядом.
— А хранители государственных музеев? Они разве не могут на тебя настучать?
Он фыркнул:
— Можешь не беспокоиться. У них других забот полно. Они из кожи вон лезут, чтобы доказать подлинность некоторых сомнительных полотен и тем самым повысить ценность своих собраний. А эта работа отнимает массу времени.
— Ты хочешь сказать, что в наших музеях выставлены одни фальшивки?
— Разумеется, нет. В смысле, не одни фальшивки. Но в последнее время появились алхимики, которые прямо-таки чудеса творят. И картины, написанные в мастерской великого художника, превращаются в полотна, созданные рукой самого художника. Заметь, при всеобщем молчаливом одобрении. Хуже всего то, что все без исключения находят здесь свою выгоду. Кроме публики, пожалуй, но кого интересует публика?
Он повернулся и поцеловал ее сначала в шею, а затем в губы, нежно поглаживая рукой. Она почувствовала дрожь. Он прав. Это не мошенничество. Он просто с умом использовал подвернувшуюся возможность. Сохранять в данных обстоятель ствах честность значило бы проявлять наивность. Она на его месте поступила бы точно так же.
Она ответила на его поцелуй и прижалась к нему.
К возвращению Розелины он уже закончил работу.
Она остановилась возле калитки. В крошечном палисаднике шириной не больше семи метров никогда не было особого порядка, но сейчас он превратился в настоящую свалку. На пожелтевшей траве валялись ржавая механическая газонокосилка, подаренная ей отцом, старая стиральная машина, пустые банки из-под краски, обрезки толя, бетонные блоки, ржавые металлические трубы, принесенные мужем со стройки, — когда-то он собирался соорудить из них беседку, но потом передумал, — обломки радиаторной решетки, детали моторов, заплесневелый рулон напольного
Вот и ее жизнь была такой же грудой мусора. Бесполезной, уродливой, унылой и грязной. И такой же громоздкой. Но ничего, скоро она от нее избавится. Еще пара недель — и все это канет в небытие.
Шевельнувшееся в душе любопытство заставило ее заглянуть в гараж. В нем было пусто и чисто. Он даже пол подмел. Неужели собирается держать в нем машину?
Она вышла и еще раз оглядела свалку старья. На глаза навернулись слезы. Какое он имеет право заваливать ее этой пакостью? Он терпеть не мог выбрасывать старые вещи, даже сломанные и ни на что не пригодные, и ей не позволял. Радиоприемники, тостеры, пылесосы — он все складывал в гараже, повторяя, что у них нет лишних денег, а он все это когда-нибудь починит.
Она позвонила в мэрию, но трубку никто не снял, — рабочий день давно кончился. Куда же девать весь этот хлам? Она проверила по календарю: машина, собирающая крупногабаритный мусор, появится здесь не раньше чем через месяц. К тому времени ее уже не будет в живых. Значит, ей до конца своей жизни придется созерцать эту отвратительную помойку.
Впервые за много дней она обошла дом. Открыла шкафы и обнаружила, что накануне он надевал свой свадебный костюм, — между прочим, единственный и с самого дня свадьбы так и провисевший на вешалке. Что еще он задумал?
В его спальне ничего не изменилось. Похоже, он в ней не ночевал. Уже хорошо.
Зато она уловила едва ощутимый аромат духов. Он приводил в дом женщину? Когда? Этой ночью? Сейчас она вспомнила, что, кажется, слышала сквозь сон голоса… Хотя утром ничего такого не заметила. Подтверждение своим подозрениям она получила, когда зашла в ванную и нашла длинный белокурый волос. Ее передернуло от отвращения. Она не испытывала ни ревности, ни обиды — только страх за незнакомку, которая сама не понимала, чем рискует. Как бы ее предупредить?
На ужин она съела два стаканчика йогурта и отправилась под душ. Стоя перед зеркалом, она вдруг обратила внимание на то, как похудела. Даже ноги, которыми она всегда гордилась, потеряли форму. Бедра ввалились, ключицы выпирали, грудь усохла, а ребра напоминали стиральную доску.
Придется умирать уродиной, с улыбкой подумала она. Может, оно и к лучшему.
Мысль о собственной худобе вызвала в памяти образ ее начальницы. Вот уж кто был ее полной противоположностью. Сильная, крепко сбитая, она излучала почти осязаемую энергию.
Перед смертью она напишет ей письмо, в котором расскажет, во что превратилась ее жизнь и почему она решила с ней покончить. Она чувствовала, что обязана это сделать.
Он приехал за пять минут до закрытия интернет-кафе. Увидев его на противоположной стороне улицы, Диана улыбнулась до ушей. Он повел ее к машине.
Открыл ей дверцу, и она восхищенно присвистнула.
Усевшись, легонько провела пальцами по приборной доске и кнопкам.
На них не было ни пылинки — он за этим следил. Она перенесла руку ему на бедро.