Чешские юмористические повести
Шрифт:
— Это ваша новая матушка,— сказал отец.
Она обвела нас бесцветным взглядом — у нее были большие, на выкате глаза — и произнесла голосом, который скорее подошел бы жандарму:
— Ну и воспитаньице у них!
Папенька стал извиняться — мол, мы сироты, воспитывать было некому…
— Ладно,— строго заметила новая матушка,— ужо я их воспитаю.
Это прозвучало леденящей угрозой. И верно, некоторое время она учила нас подходить к ручке и благовоспитанно здороваться. Но, не добившись успеха, махнула на все рукой.
— Испорченные дети! — сетовала она.— Никакой радости от них не будет…
Дети тоже не видели от новой матушки особой радости. Она была из породы тех женщин, которые
Была у новой матушки страсть к бесконечному, лихорадочному вязанью — на спицах и крючком. Всю душу вкладывала она в фантастические цветы и орнаменты. Ненавидела всякое движение и обожала жирную, сладкую пищу. Вечно от нее исходил наводящий скуку запах мятного печенья. Но более всего любила она грустить. Всей душой предавалась печальным думам; неподвижно сидя, вперяла унылый взгляд в пространство и роняла сладостно облегчающие слезы.
— Ах, какая горькая досталась мне доля,— сокрушалась она.— И зачем я, несчастная, взяла в мужья человека с двумя детьми? Все мои заботы и труды пойдут прахом. Всегда-то я буду для них злой мачехой! Мамочка моя родимая, отчего не послушалась я твоих советов?! — восклицала она, забывая, что нет у нее никакой мамочки, чьим добрым советам она могла бы следовать.
Несмотря на скорбные думы, она все толстела и дышала все тяжелее. Любое движение становилось ей в тягость. Утром она любила понежиться в постели, вставала поздно и со вздохами добиралась до кресла, где, растрепанная, неубранная, проводила весь день.
Папенька совсем переменился. Забыл про свою строгость и пытался развлечь супругу разными шуточками. Нам, детям, напоминал, чтобы мы почитали новую матушку.
— Она пожертвовала собой ради вас,— повторял отец.— Отдала вам свои лучшие годы.
А сам забросил рассуждения о религии и философствования о жизни и смерти. Ибо все это могут себе позволить лишь люди обеспеченные. Папеньке же теперь приходилось удвоить усилия, чтобы прокормить и нас, и жену. Он трудился в поте лица, с утра до ночи метался в поисках заработка. При этом он еще должен был вести хозяйство. Нужда научила его и стряпать, ибо, пребывая в постоянной печали, матушка не могла думать о таких мелочах. Утром папенька подавал ей кофе в постель, а вечером с рабской преданностью убаюкивал свою госпожу поучительными историями и меланхоличными песнями. Встанет возле матушкиной постели и затянет ее любимую:
Как вернулся молодец в родную сторону, надоело мыкать горе одному. Он принес своей возлюбленной цветы, розы алые небесной красоты…Куплет:
Что же плачешь ты, о чем вздохнула вдруг, или жаль тебе цветов, любезный друг? Ах, печаль меня совсем лишила сна, ведь была тебе я, милый, неверна…пелся уже под громкий храп матушки, погружавшейся в глубокий сон без сновидений. Тогда папенька на цыпочках уходил во двор, чтобы наколоть на завтра дров…
Хоть я была тогда совсем маленькой, но и мне приходилось помогать по хозяйству. Очень уж я жалела измученного и заторканного папеньку и относилась к своим обязанностям с недетской серьезностью. А работы было хоть отбавляй, ибо у нас поднялся новый переполох: матушка родила двойню.
Назвали их Леопольд и Бенедикт.
С появлением двойни унылая тишина
Матушка лежала в белых перинах со сладкой печалью на лице, окруженная тетушками и кузинами, словно государыня своими фрейлинами. Одна подает ей освежающее питье, другая, сочувственно повздыхав, стирает с ее чела пот. Будто мышки, снуют они по дому, постукивая каблучками и выставляя на всеобщее обозрение свою озабоченность. Папенька тоже хочет участвовать в общих хлопотах, но его гоняют из угла в угол. Дают понять, что он и без того всему виной и должен быть тише воды, ниже травы. Мы, дети, стараемся ускользнуть из дому, нам-то давно известно, что мы в доме только помеха.
Нас манит в поля, где волнуются высокие хлеба и монотонно стрекочут невидимые кузнечики. Я удивляюсь, что не вижу близ нашего дома аиста — ведь у нас появились новорожденные! На мой детский лепет Людвичек отвечает высокомерной улыбкой взрослого, посвященного в тайны рождения человека.
Братец Людвик по натуре был искателем приключений. Он мечтал побывать в дальних странах, и совсем недавно его с приятелем поймали при попытке бежать в Австралию, в чем оба тут же сознались. Мальчишек вернули домой, где к тому же выяснилось, что они стянули из комода десять гульденов. На эти деньги они собирались приобрести ферму и выращивать мериносов. Выдал же их сын живодера Ольдржих, которого они не пожелали взять с собой. С той поры Людвик и Ольдржих стали смертельными врагами. Каждый день Людвик возвращался домой грязный, исцарапанный, но никакое наказание не могло удержать его от новых стычек с неприятелем.
Вот и сейчас, когда мы проходили мимо стоявшей на отшибе халупы живодера, Людвик сунул пальцы в рот, свистнул — и по его сигналу на пороге живодерни появился лохматый парнишка. Братец велел мне идти вперед. Я пошла, а оглянувшись через минуту, увидела в пыли клубок мальчишечьих тел. Лишь появление живодера положило конец честному единоборству.
После рождения деток матушка переменилась. Прежде она жила, точно ракушка, прилепившаяся к обомшелой скале, а тут стала грозной львицей, знающей одну заботу — накормить голодных детенышей. Чтобы не допустить полного обнищания, надо было срочно прибирать разваливающееся хозяйство к рукам. Ибо с неожиданным прибавлением семейства папенька понял, что прокормить нас все равно не в силах, и пал духом. Настали трудные времена. До сих пор отец умел постоять за своих детей и не давал нас в обиду. Ныне же матушка, не желавшая знать никого, кто не был ее плотью и кровью, мерила нас подозрительными взглядами, в которых сквозило опасение, как бы мы не лишили ее деток законного наследства. Она запирала от нас хлеб и пересчитывала куски сахара. С раннего утра раздавался в доме ее оглушительный крик. Снедаемая материнской страстью, она утратила ленивую тучность, а глаза ее еще больше вывалились из орбит. И поселились у нас скопидомство да свары.
Папенька старался сбежать из дому и нес свои горести в трактир, где сиживал с непробудными пьяницами. До сих пор он был трезвенником, человеком миролюбивым и экономным. Теперь бедность довела его до бездумного расточительства, а былая уравновешенность сменилась диким озлоблением. Под воздействием спиртного он то впадал в меланхолию, то пугал нас вспышками безудержной ярости. И нередко трактир «На городище» становился ареной побоищ, зачинщиком коих чаще всего бывал наш папенька.
Бедняга опустился — вставал лишь к полудню, с мутными глазами и смрадным духом изо рта. Едва выберется из-под перин — и, уже пошатываясь, неуверенным шагом направляется к трактиру.