Честь и бесчестье нации
Шрифт:
Возвращаясь к вопросу о происхождении Сталина, о его родителях, нельзя не признать, что здесь в злобности и клевете Радзинский превзошел всех своих предшественников. Они, предшественники, буквально рвали друг у друга из пасти сладостную "легенду" о том, что отец Сталина вовсе не Виссарион Джугашвили. Кто же? Тут у них наготове много вариантов, это племя вообще жить не может без вариантов, версий, легенд и тому подобного, — тут оно как рыба в воде. Чаще других называли, например, знаменитого путешественника Н. М. Пржевальского. Почему? Да потому только, что ликом схож. Действительно, особенно в генеральском мундире. Между прочим, на этом же портретном основании не так давно писали и говорили по телевидению, что есть, мол, версия: Яков, старший сын Сталина, не был в 1943 году расстрелян в фашистском плену, а бежал в Ирак, принял мусульманство,
"Легенду" о незаконном рождении Сталина долго, со смаком, с похохатыванием и сальными ужимками мурыжит и наш знаток амурных дел. Как уже сказано, здесь он оставляет далеко позади всех клеветников, в том числе самых грязных. Прошу читателей извинить меня, но придется привести несколько образчиков его работы. Так, писатель уверяет, что какая-то М. Хачетурова (судя по фамилии, армянка) где-то когда-то говорила ему: "Сталин называл свою мать не иначе как проституткой". А какая-то Н. Гоглидзе будто бы писала ему: "Говорят, Сталин открыто называл мать чуть ли не старой потаскухой. Она должна была зарабатывать на жизнь, на учение сына — и ходила по домам к богатым людям, стирала, шила. Она была совсем молодая. Дальнейшее легко представить…" Надеюсь, читатель понял, что за этими словами, если они все-таки не плод низкого вымысла, стоят как раз две потаскушки из окружения Радзинского: ведь только людям этого пошиба, зная, что молодая женщина бывает в чужом доме, "дальнейшее легко представить".
Я не знаю, есть ли у этих потаскух дети, но уверен, что ни та ни другая никогда не получали от своих детей, если они все-таки есть, письма, написанные с такой нежностью и заботой, как, например, эти:
"Здравствуй, мама моя!
Получил твое письмо. Получил также варенье, чурч-хели, инжир. Дети очень обрадовались и шлют тебе благодарность и привет.
Я здоров, не беспокойся обо мне. Я свою долю выдержу…
Посылаю тебе пятьсот рублей. Посылаю также фотокарточки — свою и детей.
Будь здорова, мама моя!
Не теряй бодрости духа!
Целую. Твой сын…
24. 3. 34
Дети кланяются тебе. После кончины жены, конечно, тяжела моя жизнь. Но мужественный человек должен всегда оставаться мужественным".
Или:
"6/Х-34
Маме моей — привет!
Как твое житье-бытье, мама моя?
Письмо твое получил. Хорошо, не забываешь меня. Здоровье мое хорошее. Если что нужно тебе — сообщи. Живи тысячу лет.
Целую.
Твой сын…"
Или:
"Как жизнь, как здоровье твое, мама моя? Нездоровится тебе или чувствуешь лучше? Давно от тебя нет писем. Не сердишься ли на меня, мама? Я пока чувствую себя хорошо. Обо мне не беспокойся. Живи много лет.
Целую!
Твой сын…"
Или:
"Маме моей — привет!
Посылаю тебе шаль, жакетку и лекарства. Лекарства сперва покажи врачу, потому что дозировку их должен определить врач.
Живи тысячу лет, мама моя!
Я здоров. Твой сын…"
Читатель, конечно, уже догадался, что в этих письмах везде вместо многоточия стоит "Coco". И таких писем — множество.
Невозможно вообразить, чтобы Радзинский, как и его потаскухи, писал или получал подобные письма.
Радзинскому недостаточно помусолить "легенду" о незаконном рождении самого Сталина. С томными вздохами он пускает в оборот — это его личный вклад в сталинофобскую телемахиду! — еще и легенду о том, что-де и Надежда Аллилуева, жена Сталина, тоже рождена в грехе. Но и этого мало коллекционеру всех форм блуда. Он уверяет, что отцом Надежды был не кто иной, как сам Сталин!.. Правда, в книге он это написать не решился, но по телевидению, рассказывая о совместной поездке Сталина и Аллилуевой в 1918 году (когда они, кстати, уже были женаты!) в Царицын, Эдик блудливой скороговорочкой промурлыкал: "Там дочка Надя стала его женой". Трудно поверить, но ведь и это не все в его уникальной коллекции: потом он подбросит еще и "легенду" о романе жены Сталина, т. е. "дочери", с его сыном Яковом. Не остановили пакостника ни трагическая смерть
С какой легкостью и простотой, с каким блаженным причмокиванием эта публика примеривает самые тяжкие и отвратительные грехи на чужие души! А если на свою?.. Радзинский так самоуверен и ограничен, что ему и в голову не приходит простая мысль: если штафирка сочиняет или тиражирует бесчисленные "легенды" и "версии" о генералиссимусе, о его ближайших родственниках, то ведь этим самым она предоставляет моральное право другим дать парочку "версий" о ней самой, о ее родственниках. Более того, она, штафирка, просто провоцирует на это.
Так вот, есть "стойкая легенда", что настоящий отец нашего героя вовсе не Станислав Адольфович Радзинский, 1888 года рождения, член Союза писателей с 1937 года, ныне покойный.
Эдвард рисует пленительный портрет Станислава. Разумеется, он был юристом и, конечно, из Одессы, где в годы революции редактировал бойкий журнал — то ли "Ураган", то ли "Шторм", то ли "Землетрясение". Интеллектуал 96 пробы, философическая личность с перманентной улыбкой на устах. Но был жутко опасным для Советской власти человеком и потому прожил "жизнь под топором" и "в любой момент был готов к ужасному". Однако, если не считать рождение Эдварда, ничего ужасного в долгой жизни Станислава Адольфовича не произошло. В революциях и войнах он кровь не проливал, ни один голод его не задел, раскулачиванию не подвергался, тюрьмы или ссылки не изведал… Правда, как все одесситы, хотел стать писателем, но не получилось — сделался киносценаристом, да еще не сам сочинял сценарии, а переделывал для кино чужие книги. Вот и все его огорчения. Однако и этой работенки на белый хлеб с черной икрой хватало.
Так откуда же взялась легенда о том, что Радзинский-старший был жутко опасным для Советской власти человеком и прожил "жизнь под топором"? Эдвард охотно разъясняет. Оказывается, папа "был интеллигентом, помешанным на европейской демократии", в частности, он "восторженно приветствовал Временное правительство, это была его революция, его правительство". Радзинский-младший здесь не совсем солидарен с помешанным: ведь это правительство не сумело придушить коммунистов.
Иногда помешанный говорил наследнику: "Сын мой, что в этом бренном мире есть счастье?" Тот, видимо, смутно догадываясь о грандиозности проблемы, безмолвствовал. Тогда отец отвечал сам: "Счастье — это иметь возможность выйти на главную площадь столицы орать: "Долой правительство!" Так он понимал суть демократии. Жаль, что не дожил до нынешних дней, мог бы вместе со своим отпрыском месяцами сидеть на Красной площади и вопить: "Банду Ельцина под суд!" А Советская власть и лично товарищ Сталин такие акции не поощряли.
К тому же, вспоминает Эдвард, старик "так любил пересказывать" ему побрехушки о Сталине, каждый раз заканчивая их "вечным рефреном": "Может быть, ты когда-нибудь о нем напишешь". Об этой книге он "думал и мечтал до самой смерти" в 1966 году. Как же такой человек мог быть не опасен для Советской власти, как же мог он не ждать ежесекундно, что топор вот-вот обрушится на его прогрессивное темечко!..
От верного топора спасла Станислава Адольфовича только близость к писателю Петру Павленко. Дело в том, что при всей своей полоумной любви к европейской демократии и вполне эквивалентной ненависти к Советской власти сценарист Радзинский особенно охотно занимался перелопачиванием для кино книг этого писателя, четырежды сталинского лауреата, члена партии с 1920 года, депутата Верховного Совета СССР. В этих книгах, естественно, не было ни припадочной любви к Западу, ни обожания Керенского, их сутью был русский советский патриотизм. А его собственные, без Радзинского написанные сценарии! Достаточно назвать фильмы "Александр Невский" (1938 г.), о котором Эдвард умалчивает, или "Клятва" (1946 г.) и "Падение Берлина" (1949 г.). И вот у такого-то писателя, патриота и коммуниста, антисоветчик Радзинский был на подхвате.
К тому же, всю жизнь науськивая сына на сочинение сталинофобской книги, сценарист Радзинский одновременно агитировал Павленко написать о Сталине совсем иную книгу — панегирическую, и при этом проникновенно приговаривал: "Ведь о Сталине еще никто по-настоящему не написал". Сын, которым, как видно, с юных лет владела страсть подслушивать и подсматривать в замочную скважину, уверяет, что однажды в детстве "сквозь плохо прикрытую дверь" сам слышал, как папа-антикоммунист уговаривал коммуниста Павленко. Правда, тот "жестко и даже грубо" оборвал агитатора. Вероятно, он догадывался о подлинной духовной сути литературного прилипалы и возмутился его лицемерием. Обожатель Временного правительства и западной демократии безропотно проглотил грубость: как же-с, ведь грубил не кто-нибудь, а депутат Верховного Совета, четырежды лауреат…