Честь и долг
Шрифт:
Теплый апрельский вечер веял на улицах весной. На центральных улицах толпы людей. Невский запружен народом так, что мотор еле-еле смог пересечь его.
У Соколова в груди поднялось опять жгучее волнение. Машинально отвечал он на любезный разговор Василия Иосифовича. Он даже не заметил, как доехали до небольшого особняка Орлова-Давыдова и Гурко покинул авто. Шофер спросил куда ехать дальше.
— Угол Кирочной и Знаменской!
Спустя несколько минут Алексей вышел из машины и пошел по Знаменской к своему дому.
Усилием воли Соколов взял себя в руки: "Нельзя же быть таким бешеным Отелло". Теперь он шел почти спокойно и только в груди ощущал какую-то пустоту. Вот и дом: чугунные химеры на водосточных трубах по обе стороны подъезда, две двери, несколько ступеней к лифту.
В пустоте подъезда громко захлопывается железная кабина лифта, щелчки резинового валика отсчитывают этажи…
Счастливое, как он считал для себя, число 11, скважины новых замков на двери, которых не было три месяца назад. Белая фарфоровая кнопка звонка. Глухое треньканье где-то далеко-далеко. Грохот засова, повеяло теплом и запахом своего дома. На пороге — Агаша. Радостный вскрик:
— Ой, Алексей Алексеич приехали! — и тишина безлюдья.
— Здравствуйте, Агаша! А где Анастасия Петровна? — почти спокойно произносит Алексей.
— Оне на службе в Таврическом дворце…
— А Мария Алексеевна?
— Оне ушли ко всенощной…
Соколов с трудом снял шинель, отдал Агаше фуражку, шарф. Еле двигая ногами, прошел в столовую.
— Не подать ли ужин? — заботливо спросила Агаша. Она никогда не видела его таким и беспокоилась, не заболел ли он, иль не случилось ли чего.
— Спасибо, не надо, я сыт… — машинально ответил Соколов и опустился на стул, лицом к двери. Он не заметил, сколько времени просидел в одном положении. Ему казалось, что он слышит шаги Насти на лестничной площадке, но звонка в дверь все не было и не было. Потом ему подумалось, что надо бы, наверное, выйти на улицу и посмотреть, с кем Настя подойдет к дому, но он отбросил эту мысль как недостойную, хотя ему и очень хотелось сделать это.
Его привел в себя стук хлопнувшей двери. Алексей понял, что вернулась Настя. Если по дороге домой он мечтал скорее все ей выложить, выяснить правду до конца, то сейчас испугался встречи с ней. Он встал и подошел к окну.
И вот — крик радости, две руки обвили его шею. Глаза — такие прекрасные и счастливые. Разве они могут лгать? Она прильнула к нему всем телом и прижалась крепко-крепко. Ему хотелось взять ее на руки и баюкать как ребенка. Весь гнев и ревнивое безумие оставили его. Она казалась такой беззащитной, нежной, любящей. Уже не помня себя, он целовал ее руки, лицо. Он не стал ничего выяснять. "Все встанет на свои места", — подумалось ему.
Сидя вечером в кабинете, он разбирал накопившуюся почту. Корреспонденция была большая — письма от друзей, знакомых, просто деловые бумаги. Пробегая их глазами, он опять вспомнил то — анонимное. Оно лежало в кармане. Ох, если бы он мог добраться до анонимщика… Он вынул желтый листок, развернул и положил на стол. "Что могло послужить поводом для его написания? Какие цели преследовал автор?" — Алексей не находил ответа.
В глубоком раздумье он не услышал, как дверь бесшумно отворилась и вошла Настя. Она подошла к Алексею, обняла за плечи и склонилась над столом.
— Что это, Алеша? Фу, какая гадость! Так вот почему ты прибыл сегодня в таком ужасном расположении духа. Ты напугал Агашу. Неужели ты хоть на миг мог поверить этой лжи? — У нее брезгливо сложились губы.
— Но ведь зачем-то анонимщик это сделал? Что ему надо от нас с тобой?
Настя уже догадывалась, кто это мог быть. "Конечно, это Гриша. Он видел Василия и решил вызвать чувство ревности у Алексея, а возможно — и наш разрыв. Какой же он подлец, а я-то его жалела, принимала от него цветы! Конечно, он слишком много знал и от злости мог донести в охранку. Но, слава богу, охранки уже нет. Василий давным-давно унес всю литературу, и она теперь стала легальной… А как объяснить все это Алексею? Ведь преступление-то я совершила — прятала большевика в доме. Алексей пошел бы за это под военно-полевой суд… О Грише я не буду рассказывать, а о том, что вступила в партию большевиков и прятала Василия, рассказать надо обязательно".
Алексей воспринял все очень спокойно. О том, что его жена сочувствовала большевикам, он знал давно. Уже неоднократно у них возникали разговоры на эту тему. Но такой решительности и смелости он от нее не ожидал.
Он смотрел на нее и думал, как переменилась она за эти годы, как мало они были вместе. Настя жила своей собственной духовной жизнью, избрала мир борьбы и тревог. Ему вдруг стало обидно, что она как бы отгородилась от него, все решения принимает самостоятельно. "Но она ни в чем не виновата, тут же оправдал ее Алексей, — меня никогда не бывает рядом".
"Если ты понял меня, я тебе благодарна, если будешь с нами — нет меня счастливее, но главное — в этой борьбе моя жизнь, и это ты должен знать".
Насте хотелось открыть душу, но она только молча смотрела в глаза Алексея. Милая Настя, она и не подозревала, насколько близки уже были Алексею те идеи, которыми она жила.
72. Петроград, 15 апреля 1917 года
В Генеральный штаб, как и до войны, к десяти утра Соколова доставил штабной мотор. Непривычно было ехать по улицам, украшенным красными флагами, видеть сотни людей, на пальто которых красовались красные банты разного размера — от маленьких до почти полуметровых, долженствующих, видимо, выражать особую «революционность» их обладателей.
Красные банты попадались и в коридорах Генерального штаба, по преимуществу — у офицеров младших возрастов и званий. Алексей обошел канцелярии коллег, имевших отношение к его генерал-квартирмейстерским делам, оставив напоследок встречу с Сергеем Викторовичем Сухопаровым. Аскетической внешности полковник с ясными голубыми глазами всегда убежденного в свой правоте человека, порозовел от удовольствия, увидев Алексея на пороге своей служебной комнаты. Он резко отодвинул стул, рванулся к Соколову и обнял его. Друзья поговорили сначала о хорошем, о семьях, а затем коснулись и наболевшего. Разумеется, Алексея Соколова прежде всего интересовали события, которые не попадали на страницы газет, много и восторженно писавших в те недели о Керенском, Львове, Милюкове, Коновалове, Терещенко и Некрасове. Старого разведчика интересовало, кто и что стоит за этими восторгами.
— Ты помнишь, Алексей, сколько подозрений вызывало у наших контрразведчиков товарищество по торговле машинами, металлами и оптическими изделиями "Константин Шпан и сыновья"? — вспоминал Сухопаров. — Глава фирмы Шпан сохранил свое германское подданство, что не мешало ему заседать в правлениях многих акционерных обществ, работавших на оборону… Вскоре после начала войны жандармские службы прислушались к военным, братья Шпан были арестованы за шпионаж и высланы в Ачинск…
— Зачем ты сегодня вспоминаешь Шпана? — удивился Алексей.