Честь и долг
Шрифт:
Гучков тоже обратил на это внимание.
"Военному кулаку кланяешься, — ругнул он про себя председателя Временного правительства. — И вообще, князюшка, ты весь какой-то неисправимый непротивленец. Без конца рассуждаешь о здравом смысле русского народа, надеешься, что стихийные явления и эксцессы революции улягутся сами собой… думаешь, что этот здравый смысл мужика возьмет верх и вернет революционный развал в мирное русло нормальной государственности… Как бы не так! Его можно вогнать в это мирное русло только штыками и нагайками, каленым железом и шомполами!"
Когда все собрались, министры чинно расселись вокруг овального стола, стоящего в центре кабинета неподалеку от дивана. Прочие приглашенные, в том числе и Колчак с Корниловым, стенографисты — заняли места кто где поспел. Князь Львов открыл толстую папку, и заседание началось.
Между тем еще с утра сего двадцатого числа в казармах, в рабочих районах, а затем и на центральных улицах Петрограда начинало нарастать возбуждение. Поводом для возмущения рабочего люда и солдат послужило насквозь империалистское заявление министра иностранных дел Милюкова послам союзных держав. В этой ноте Милюков подчеркнул, что Временное правительство будет вполне соблюдать обязательства, взятые перед союзниками, и безусловно сохранять все старые цели войны, то есть программу аннексий и завоеваний.
Раньше всех об аннексионистской ноте Милюкова, опубликованной утром, узнали солдаты — ведь солдатские комитеты в первые недели революции выписывали и получали бесплатно много газет. На заводах же, в цехах, к обеденному перерыву появились агитаторы, которые стали поднимать народ против империалистической политики Временного правительства. В казармах закипели приготовления. Затем тысячи солдат потянулись в центр. Они сливались с колоннами рабочих и стремились к Мариинской площади.
…Министры в кабинете Гучкова не успели обсудить и первых двух вопросов, как за окнами начал нарастать гул толпы. Люди прибывали и прибывали к Мариинскому дворцу, заполняя огромное свободное пространство.
Алексеев сделал знак Базарову посмотреть, что там творится. Полковник осторожно, стараясь не помешать очередному оратору, подошел к высокому оконному проему и увидел море голов. Больше было солдат. "Тысяч тридцать!.." — прикинул на глаз Базаров. Солдаты и матросы при винтовках с примкнутыми штыками плотной толпой окружили Мариинский дворец, забили все подходы к нему и парадный подъезд. Над толпой колыхались лозунги и знамена. "Долой Милюкова!", "Долой аннексии и контрибуции!" — было видно на транспарантах издалека.
Базаров вернулся к Алексееву и, склонившись к его уху, принялся шепотом докладывать о том, что он увидел. Ближайшие соседи Алексеева отвернулись от Терещенко, доказывавшего что-то Некрасову, и старались услышать то, что тихонечко говорил Базаров. Они уловили только, что зрелище, открывающееся из окна военного министерства, было внушительным. Князь Львов прервал Терещенко и объявил перерыв. Господа министры, теснясь, припали к окнам. Даже Гучков не выдержал, поплелся к окну.
Страх, гнев, возмущение, пренебрежение и злобу читал Базаров на лицах высокопоставленных господ, постепенно отвращавших свои взоры от площади, чтобы снова собраться за столом и обсудить, как следует подавить этот народный порыв.
— Не сомневаюсь, что это дело рук большевиков… — цедил сквозь зубы Коновалов.
— Не обошлось и без ваших друзей эсеров, — упрекал Милюков Керенского.
Гучков медленно, шлепая домашними туфлями, вернулся на свой диван, но не лег, а сел, заложив подушки за спину.
Постепенно воцарилось молчание. Никто не хотел начинать.
— Господа, — взял на себя роль председателя Гучков. — Согласно докладу его превосходительства генерала Корнилова мы имеем в нашем распоряжении более трех с половиной тысяч верного нашему правительству войска… Мы не беремся усмирить с их помощью все происходящие в Петрограде волнения. Но в случае нападения на нас мы дадим хороший отпор. Вооруженный отпор!.. подчеркнул он.
Черноволосый молодой Терещенко нервно погладил свой аккуратный англизированный пробор.
— Если прольется кровь, я вынужден буду подать в отставку, — почти выкрикнул он, явно напуганный увиденным из окна.
Гучков обвел глазами всех министров. По выражению их лиц понял, что только он и Милюков готовы защищаться всеми наличными силами. Прочие же господа находятся на грани того, чтобы дружно подать в отставку. Это открытие буквально ошеломило его, сковало волю. Он вновь почувствовал боль в груди и отвращение к беспомощной политике Львова и других болтунов.
"С этими господами мямлями, как их правильно назвал генерал Крымов, порядка в государстве не наведешь! Надо уходить из этого вертепа, называемого правительством, отправляться на фронт в качестве председателя военно-промышленного комитета, сколачивать там боеспособные части и только с ними отвоевывать столицу, государство у анархии… Генерал Крымов поможет! Найду и других генералов! Военные должны встать на мою сторону, помочь взять власть. Только я способен навести настоящий государственный порядок в России!" — рассерженно думал Гучков, без всякого внимания слушая словопрения министров.
А говорилось, между тем, об организации контрманифестаций в поддержку Временного правительства. Генерал Корнилов уже покинул кабинет министра, встретился на Мариинской площади со Скобелевым и Гоцем, представителями эсеро-меньшевистского большинства в исполкоме Совета, обходил с ними собравшиеся войска и призывал их разойтись. К семи часам площадь стала пустеть. Солдатам, матросам и рабочим надоело стоять в бездействии.
Алексеев и Базаров покинули дом военного министерства. Они видели, как "чистая публика" стала заполнять Невский, улицы и площади подле Мариинского дворца, чтобы выразить доверие Временному правительству.
Главковерх сидел в авто крайне озабоченный. Заседание правительства показалось ему глупой комедией, контрдемонстрация — дурацким гулянием. Он решил вернуться в Ставку, чтобы начать там подготовку к усмирению радикальных элементов в войсках и в Советах. Базаров заметил, как старый генерал тщательно задернул штору на автомобильном окне. Михаил Васильевич не желал видеть скопища народа, лозунги и флаги. Они были ему отвратительны.
75. Петроград, май 1917 года