Честь и долг
Шрифт:
Он чуть не сбил с ног секретаря, который нес ему из министерства иностранных дел письменное заявление всех союзных послов, только что врученное Бьюкененом министру Терещенко. Сэр Джордж передал коллективную ноту, и от себя на словах предложил "добрые услуги" дипломатов. Антанта желает уладить недоразумение между Корниловым и Временным правительством. В пользу Корнилова.
Ход послов окончательно взбесил и без того нервного министра-председателя. Он почти отталкивает от себя секретаря и бежит по лестнице к себе на третий этаж. Там он запирается в спальне, бросается на кровать Александра Третьего и рыдает, рыдает. Власть ускользает из его рук.
…Разброд и смятение царят в этот день и ночь в стенах Зимнего дворца. Но за их пределами, на просторах улиц и площадей Петрограда, на его заводах и фабриках, в казармах и на железных дорогах, окруживших город стальной паутиной, росла и ширилась решимость остановить Корнилова. Большевики провели в эти сутки сотни собраний на заводах, фабриках, в воинских частях. В районных Советах и в Межрайонном совещании Советов были приняты решения организовать отряды рабочей милиции. Несколько частей Петроградского гарнизона выставляют боевое охранение перед Петроградом, Царским Селом и Красным Селом.
В ночь на двадцать девятое испытанные революционные полки — Волынский, Павловский, Финляндский, Московский и другие составляют свои сводные отряды и выходят на позиции в десяти верстах южнее столицы. Железнодорожники саботируют отправку воинских эшелонов на Балтийской и Варшавской дорогах. Выход на Николаевскую дорогу по соединительной ветке на Тосно разобран рабочими-путейцами… Ночь проходит в тревожном ожидании.
На следующий день с раннего утра в мятежных войсках, двигавшихся на Петроград, начались митинги и собрания. В Туземную дивизию прибыла многочисленная делегация Мусульманского военного комитета. Через час дивизия сделалась небоеспособной. «Отцы-офицеры» потеряли всякую власть над людьми, которые не говорили по-русски и считались поэтому особенно надежной воинской силой.
В Кременце, где держал свою Ставку главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин и где корниловский дух в штабе был особенно силен, еще 28-го числа войсковые комитеты по заявлению эскадрона ординарцев, разоблачившего контрреволюционную деятельность главнокомандующего и его офицеров, арестовали весь штаб фронта.
Корниловская авантюра умирала. Двадцать девятого августа был опубликован указ Временного правительства Сенату об отчислении от должности с преданием суду за мятеж генералов Корнилова, Романовского, Эрдели, Лукомского, Деникина, начальника его штаба Маркова. Пошло в войска распоряжение об аресте обер- и штаб-офицеров, активно участвовавших в заговоре.
Революционные солдаты и петроградские рабочие пресекли попытку установить военную диктатуру. Но грозовые тучи не ушли с горизонта революции. Главный корниловец — Керенский — удержался у власти. Более того, следуя логике бонапартизма, Временное правительство организовало Директорию — по образцу наполеоновской 1795 года из пяти членов: Керенского председателя, Терещенко — министра иностранных дел, Верховского — нового военного министра, Вердеревского — нового морского министра и Никитина министра почт и телеграфов.
85. Петроград, сентябрь 1917 года
Буйный сентябрьский ветер гулял по Дворцовой набережной. С Александра Ивановича Коновалова чуть не сорвало котелок, когда он вышел из своего авто у дома Терещенко. Сбросив английское пальто на руки швейцара и отдав ему неизменный, словно он прибыл из Сити, зонтик, Коновалов подумал завистливо, что зря он не купил такой же дворец у какого-нибудь князя, переезжая в Петроград, как это сделал умненький Терещенко. Выходит, что Михаил Иванович, живя по соседству с царской и великокняжескими резиденциями, его явно обскакал — ведь он платил за этот дом еще в начале войны, а теперь цены выросли и стоимость такого особняка многократно увеличилась. А он-то, дурак, снял только квартиру. И это с его-то доходами! Да он три таких дворца мог купить вместе с начинкой из старинной мебели, картин и фарфора!
Мажордом проводил гостя в кабинет, где уже вели неторопливую беседу Терещенко и Бьюкенен. "Интересно, сколько времени сидит здесь посол Британии? Какие вопросы они решили за моей спиной? — мелькнули мысли Коновалова. — И здесь ведь может меня обскакать Терещенко… Из молодых — да ранний!.."
Высокого роста, с пробором в черных волосах, гладко выбритый, без усов, что представляло собой известный вызов обществу, в отлично сшитом у лондонского портного костюме, поднялся из темно-красного сафьянового кресла навстречу новому гостю хозяин дома. Улыбка, демонстрируя смесь дружелюбия, гостеприимства, понимания собственного веса, чуть приоткрыла белые зубы. Посол Бьюкенен тоже встал и поклонился.
Мажордом пододвинул третье кресло к столику с сигарами и бренди, за которым устроились Терещенко и Бьюкенен. Коновалов удобно уселся и взял себе сигару. Аккуратно обрезав ее кончик, прикурил. Затем достал элегантные карманные часы на толстой цепочке, щелкнул крышкой и сказал, обращаясь к хозяину дома:
— Михаил Иванович, как условились, я пригласил сюда комиссара Временного правительства Полякова, чтобы он рассказал нам о делах в армии… Он будет через десять минут.
— Превосходно! — глубоким басом изрек Бьюкенен.
Гриша появился точно в назначенный срок. Он был одет "под Керенского", то есть в коричневый френч, желтые с крагами ботинки, прическа «ежиком», тоже "под Керенского".
— Мой бывший секретарь, а теперь комиссар… — представил его Коновалов.
В июне, когда Гриша доложил Коновалову, что генерала Соколова застрелили солдаты во время бунта, чему он сам был свидетелем, Александр Иванович еще не изменил к секретарю своего доброго расположения. Но когда он случайно узнал, что Гриша просто спраздновал труса, что Соколов остался жив и невредим и по-прежнему служит в штабе Западного фронта, Александр Иванович вычеркнул Григория из своей души и штата, но оставил его в комиссарах. Тем более что некоторые выгоды это приносило, поскольку он изредка приглашал к себе Григория, получал от него информацию о состоянии дел в армии, военном ведомстве и правительстве, оплачивая ее единовременными гонорарами.
Григорию подали кресло, словно он был равным, предложили сигары. Гриша был счастлив, хотя господа и оказались несколько суховаты в разговорах с ним.
Комиссар подробно поведал все секреты российской армии, совершенно не смущаясь присутствия иностранца. Он рассказывал, что после корниловского мятежа настроения в действующей армии резко изменились. Солдаты, по темноте своей вступившие массами в эсеровскую партию и бесконечно обсуждавшие лозунги "земли и воли" на митингах, стремительно стали большевизироваться. По расчетам Гриши, уже более половины солдат сделались большевиками или яростно сочувствующими им. Процесс этот ускоряется, опасность нарастает. Офицерский корпус тоже раскололся. Кадровое офицерство еще больше возненавидело Керенского после того, как тот, будучи сам корниловцем, подло предал Корнилова. Дело дошло до того, что в быховской тюрьме, куда заточили мятежных генералов и старших офицеров, Корнилову предоставили две великолепные комнаты, но он занял только одну. Когда его спросили, для чего же будет служить вторая, он ответил: "Для Керенского!.."