Честь и долг

Иванов Егор

Антанта разгадала игру германского канцлера Бетмана, согласованную с верховным командованием. Это был мнимо миролюбивый жест германской дипломатии, который, в случае отклонения его Антантой, позволил бы обвинить ее в затягивании войны. Отказ от рассмотрения германской ноты подготавливал объявление немцами беспощадной подводной войны, о которой в Англии ходили самые жуткие слухи. Во-вторых, в случае согласия Антанты боши могли бы использовать мирные переговоры для внесения разлада в стан союзников, а может быть, и заключить сепаратный мир с кем-либо из держав сердечного согласия за счет других ее членов.

В Лондоне было известно, что зондаж насчет сепаратного мира уже проводился между Берлином и Царским Селом, между австрийцами и русскими. Поэтому проблема германской «мирной» ноты сразу же вызывала к жизни и другую острую проблему — положение в России. Сэр Самуэль Хор, глава британской разведки в Петрограде, и посол его величества сэр Джордж Бьюкенен слали тревожные телеграммы об угрозе выхода России из войны, о непорядках в столице, о своем участии в заговорах против незадачливого монарха — Николая Романова.

"Вообще же, — думал Ллойд Джордж, идя подлинному коридору к своему кабинету, — Россия представляла для Великобритании не одну, а целый комплекс проблем. Его следовало глубоко и всесторонне обсудить с сэром Уинстоном и графом Альфредом". Тут гибкий ум премьера сделал неожиданный скачок. Его вдруг буквально обожгла мысль о графском достоинстве Мильнера. Этот наглый выходец из Гессен-Дармштадта уже в 1895 году получил английское дворянство, в 1901-м — баронский, а спустя год — графский титул! Воспоминание об этом больно укололо мистера Дэвида. Ведь он за многие годы своей службы королю в ранге министра, а теперь — премьера так и не удостоился чести преклонить колено под рыцарским мечом, ударом которого по плечу подданный его величества приобретает право на дворянский герб и голубую кровь… Вот что значит служить стране и монарху, а не лично Ротшильдам, как это успешно делал всю жизнь Мильнер, понял "валлийский маг" и решил ставить теперь на верную карту.

Воссев в кресло резного дуба у своего письменного стола, премьер подвинул чистый лист на бюваре и взялся за перо. Он задумался и стал машинально рисовать затейливые виньетки.

"Итак, сэр Альфред Мильнер и Уинстон Черчилль. Оба джентльмена участники англо-бурской войны. Мильнер даже в числе вдохновителей. Ведь речь шла тогда о несметных сокровищах Южной Африки, о том, как поскорее отобрать их и у буров, и у чернокожих хозяев, как поскорее прибрать к рукам возможно большие земли и даже целые страны.

В 1897 году сэр Альфред стал верховным комиссаром Британской Южной Африки. Вместе с Сесилем Родсом он разжигал в империи и метрополии шовинизм, самое злобное проявление которого в Англии называется джингоизмом. Мильнер и Родс более других были ответственны за ту войну. Может быть, они да чертов аристократ Уинни ответственны и за эту?.." — пришло в голову премьеру.

"Англо-бурская война родила великие имена и идеи, — текла мысль Ллойд Джорджа, — которые до сих пор, к сожалению, еще не вполне оценены… Взять хотя бы защитный цвет хаки, ведь он появился, как и многие способы маскировки, именно в ту войну… Бездымный порох, пулеметы, шрапнель, разрывные пули «дум-дум», полевой телеграф и даже военный синематограф — все уже было на полях сражений в Африке на рубеже веков. Колючую проволоку и траншеи впервые применили буры, равно как и рассыпной строй… Но как мало уроков извлекли из той войны нынешние генералы. Ведь именно тогда весь мир узнал о губительном действии пулеметов, но даже в начале этой войны кавалерия ходила в атаки сомкнутым строем!.. Потребовалась целая летняя кампания 1914 года, чтобы на обеих сторонах фронта поняли роль пулеметов и хоть немного изменили тактику кавалерии! Очевидно, это врожденное свойство генералов — оглядываться назад, на времена своей молодости, а не смотреть вперед… Не видеть те ростки будущих войн, которые прорастают из прошлых… Неужели так будет всегда и психологию генералов, вечно озирающихся назад, невозможно никакими жертвами переделать?!"

Рука Ллойд Джорджа исписала один лист бумаги виньетками и потянулась за другим. Новое белое поле несколько изменило направление мыслей премьера. Он нарисовал сигару и к ней пририсовал кругленькие щечки Уинни.

"Сэр Уинстон мог бы, конечно, стать ценным членом правительства, потекли мысли премьера, — ведь он один из наиболее замечательных людей нашего времени… И я мог бы настоять, преодолеть сопротивление Бонар Лоу, еще раз заявив ему, что Черчилль будет опаснее как критик нашего правительства извне, а как член кабинета он был бы менее опасен. Но я, наверное, правильно сделал, когда «поддался» и не включил Черчилля в правительство. Ведь его импульсивный и неуравновешенный характер в кабинете возбуждал бы всех, его мнения обсуждались бы, Уинни смог бы быстро набрать очки и составить конкуренцию мне в кресле премьера… К счастью, и другие консервативные министры, кроме Бальфура, единогласно и решительно выступили против участия Черчилля в правительстве. Хорошо, что мистер Ротшильд не настоял на его включении — а он очень внимательно следит за его карьерой и помогает ей… Наверное, я пока его больше устраиваю… Хотя неизвестно, какие шансы семья Ротшильдов дала сэру Уинстону — ведь он абсолютно был убежден, что получит портфель в моем кабинете.

Ха-ха, бедняга так разволновался, огорчился и вспыхнул злобой на обеде у Смита, когда узнал от Бивербрука, что "новое правительство будет очень расположено к нему, так как в его состав вошли все друзья сэра Уинстона". Бедняга Уинни схватил пальто и шляпу, в гневе покинул застолье друзей".

Глава кабинета пририсовал к бульдожьим чертам лица Уинни цилиндр и фрак, к фраку — брюки с шелковым лампасом, а вместо ног — якоря.

"Почему же консерваторы так ожесточены против него? Ведь он в целом успешно подготовил флот Британии к войне, будучи первым лордом Адмиралтейства?" Как истый политик, Ллойд Джордж принялся анализировать чужие ошибки, чтобы на них научиться не совершать своих. Было полезно также составить реестр положительных качеств сэра Уинстона, чтобы, когда придет время и Черчилля будет уже трудно удерживать вне правительства, хорошо аргументировать необходимость его введения в кабинет. А что такой момент наступит, Ллойд Джордж не сомневался — ведь сэр Уинстон был яркой личностью на бесцветном, в общем, фоне английских политиканов.

"Итак, хорошо известно и, слава богу, еще действует то обстоятельство, что политическое прошлое сэра Уинстона приводит в негодование его старых партийных товарищей. Милый Уинни никогда и ничего не делает наполовину. И когда он вышел из своей партии и осудил свои прежние взгляды, его сарказм еще долго давал себя чувствовать — когда начался разгром консерваторов, он неблагородно открывал по ним ураганный и смертельный огонь. Даже когда была объявлена война и опасность вынудила все партии к примирению, консерваторы не могли забыть или простить перехода Черчилля в лагерь их врагов. Если бы он оставался лояльным членом той политической семьи, в которой вырос, его неудачная идея с Дарданелльской операцией была бы оставлена без внимания и другая жертва выдана народу для утоления его гнева. Но ошибки Черчилля помогли консерваторам наказать его за измену. Кнут для Уинни был сплетен из тех оскорблений, которые он бросал сам когда-то, но им размахивали не мстители, а верные долгу патриоты…"

Премьер достал чистый лист бумаги и записал этот эпитет «кнут», "не мстители, но верные долгу патриоты". Затем он вложил листок в папку, где собирал мысли для будущих мемуаров.

И снова его думы повернулись к Черчиллю.

Все признают, что Черчилль — человек блестящий и талантливый, смелый, неутомимый работник. Но, спрашивается, почему, несмотря на это, у него больше поклонников и меньше сторонников, чем у какого бы то ни было другого политического деятеля Англии? Почему сэр Уинстон не вызывает и еще менее умеет сохранить за собой привязанность какой-либо группы людей, общины или города?

Наверное, объяснение в том, что ум Черчилля, представляющий собой мощный механизм, имеет какой-то непонятный дефект, который мешает ему всегда действовать искренно. И когда этот механизм начинает работать с неисправностью, сама его сила приводила к катастрофе не только его самого, но и тех людей, с которыми он работал. Вот почему все чувствуют себя весьма нервно, работая с ним.

"Вот почему с ним надо держаться осторожно, очень осторожно! — решил Ллойд Джордж и потянулся за своей трубкой, лежавшей в пепельнице. Премьер привычно сунул чубук в рот и поднялся — напольные часы фирмы Нортон пробили одиннадцать. Вот-вот должны появиться Мильнер и Черчилль. Беседа предстояла важная — о судьбах империи, Ллойд Джордж уже почти настроился на нее. Вначале он решил принять гостей здесь, в своем личном кабинете, но передумал: большой разговор требует и соответствующей обстановки. Премьер решил перенести его в зал заседаний кабинета. Поднявшись от стола и застегнув на верхнюю пуговицу визитку, Ллойд Джордж энергичными шагами отправился в зал. Он любил это помещение и все девять лет, которые судьба подарила ему быть в этом зале на разных креслах, мечтал только об одном премьерском. Теперь фортуна в лице истинных хозяев Британии посадила его и на это место посередине стола, вручила изящный деревянный молоточек заморского, колониального дерева, стуком которого объявлялось принятие решений.