Честь и долг
Шрифт:
Среди провожающих стоят Отто Гримлюнд, Яков Ганецкий, Карл Линдхаген, Туре Нерман, Карл Чильбум, Фредерик Стрем… У всех грусть прощания мешается с радостью за русских эмигрантов, которые столько выстрадали, прежде чем вот так, свободно отправиться с пением «Интернационала» к себе на родину.
Фредерик Стрем, смотря на удаляющийся вагон, думает о словах Ленина, сказанных в ответ на его вопрос: а как будет с демократией и внутренней свободой? Мы, шведы, любим мир, демократию, и мы большие индивидуалисты.
— Шведы очень организованный и культурный народ, но вы — пацифисты. Даже вы, самые крайние левые, — пацифисты. Ваши крупные буржуа видят это яснее, чем вы. Царская, империалистическая Россия была и остается опасностью для скандинавских народов. Вы не можете встретить царскую армию с молитвами, без оружия. Русская революция освобождает вас от военной опасности… Революционная Россия должна освободить завоеванные царизмом и угнетаемые народы, — ответил Ленин.
— Но как же будет обстоять дело с внутренней демократией? — мучает вопрос Стрема. И снова ясный ленинский ответ:
— Товарищ Стрем, а как обстоит дело с Либкнехтом в Германии, с Маклином в Англии, с Хеглундом в Швеции? Это демократия? Это свобода слова? Это личная безопасность? Буржуазная демократия гнила и формальна. Как обстоят дела с пролетариатом в Швеции? Имеет ли он право голоса, социальную безопасность, гарантии от эксплуатации? А ведь в Швеции наиболее развитая буржуазная демократия в мире. Социалистическая революция принесет действительную свободу и демократию.
Поезд уже скрылся за пакгаузами и домами, разошлись провожающие. А Фредерик Стрем медленно идет по платформе, боясь утратить то свежее чувство почти осязаемого прикосновения к великому делу, к гениальному человеку необычайной судьбы, которое оставила в нем встреча с Владимиром Лениным…
67. Выборг — Петроград, 3 апреля 1917 года
Поезд номер 12, Гельсингфорс — Петроград, прибыл на станцию Выборг в четверть восьмого вечера. Остановившиеся у перрона вагоны сразу же осадила толпа солдат, следовавших по разным делам в Питер. Когда поезд тронулся, среди нижних чинов неведомо как пополз слух, что в вагоне третьего класса номер пять едут в столицу уж больно замечательные люди — бывшие политические эмигранты, революционеры, которые только теперь попали на российскую землю. Солдаты побойчее, из тех, кто особенно охоч был до митингов, потихоньку потянулись к пятому вагону.
Один из солдат, маленький, чернявый, бойкий, едущий по делам в «военку», то бишь военную организацию при Петербургском комитете партии, попал сначала в крайнее купе, где народу было поменьше. Разговорились. Чернявый солдат нахваливал большевиков, особенно за то, что не любили они пустых разговоров, а сразу приступали к делу. Слушатели солдата оживились.
— Товарищ, может быть, вы пройдете в купе рядом, к товарищу Ленину? спросил один из пассажиров, широколицый пожилой грузин с седой бородой, которого остальные называли почему-то уменьшительно — Миха.
Солдат, едва услышав имя Ленина, не прощаясь, заспешил в соседнее отделение.
За окном было еще светло, но в купе, где набилось особенно много людей, царил полумрак. Беседа здесь велась оживленно, а порой даже и очень горячо. Внимание всех устремлено было на невысокого крепкого человека в черном демисезонном пальто и сером костюме, с рыжеватыми волосами по сторонам лысого лобастого черепа. Его глаза, прятавшиеся под густыми бровями, лучились и сверкали. Солдат протолкнулся в купе, встал перед этим человеком и сказал ему:
— Здравия желаю! Не вы ли, товарищ, будете Ленин?
— Да, я! Здравствуйте, товарищ! — ответил человек. Его хитро прищуренные глаза загорелись еще большим интересом. — Вы очень кстати, товарищ! — встал и пожал он руку солдату. — Мы как раз ведем разговор об армии… Ее роли в революции…
Сидевшие напротив Ленина гражданские потеснились и освободили место солдату. Уже через несколько минут Владимир Ильич и чернявый солдат, оказавшийся Чернышевым по фамилии, беседовали, как старые знакомые. Ленин заинтересованно спрашивал солдата о том, как живет армия, чем она дышит, каковы настроения солдат. Видно было, что для него очень важно выяснить подлинную обстановку в войне, интересы и чаяния солдат, их ожидания от революции…
Чернышеву же было приятно, что такой умный, простой и душевный человек оказался тем самым Лениным, про которого с таким восторгом говорили полковые большевики. И вождь большевиков теперь разговаривает с ним, нижним чином, как равный с равным. Смущение солдата быстро испарилось, и он с охотой отвечал на расспросы Ленина.
— Кто занимает у вас в полку командные должности? — спросил вдруг Владимир Ильич.
— Большинство командиров наших, — ответил солдат, — из тех офицеров, кто, по нашему мнению, заслуживает доверия…
— А есть ли у вас заслуживающий доверия младший командный состав и принимает ли он участие в руководстве армией?
— Конечно, есть, — отвечает Чернышев. — Как мы, нижние чины, так и унтер-офицеры, старшие и младшие, назначены на командные должности постановлением полкового комитета. Но ведь не каждого, кто нас устраивает, назначишь — нет необходимого образования… Поэтому приходится оставлять на командных должностях некоторых и старых офицеров…
Ленин тут же отреагировал:
— Смелее надо выдвигать людей из народа, — сказал он. — Унтер-офицеры могут отлично справиться с делом. Своим людям масса может доверять больше, чем офицерам…
Владимир Ильич говорил, что солдаты привыкли безропотно подчиняться офицерам, а теперь им надо помочь освободиться от этой привычки, осознать и отстаивать свои права, свое человеческое достоинство. Он советовал избирать в комитеты частей и соединений больше солдат, чем офицеров.
Чернышев слушал Владимира Ильича открыв рот. Ленин заметил этот неподдельный интерес к его словам, продуманным за долгие часы и дни переезда из Швейцарии, остановился и сказал, что не худо бы побеседовать и с другими солдатами, едущими в поезде. Чернышев буквально схватился с места.