Честь снайпера
Шрифт:
Сам Суэггер в это время думал об оружии — о том, которое он хотел бы сейчас иметь и о низком качестве того, что у него было. Каждая граната представляла собой классическое грязно-оливковое яйцо, исчерченное перекрещивающимися углублениями, предопределявшими фрагментацию. С одного конца торчал стержень, от которого отходила деталь, называемая ложкой или рычагом — плоская полоска металла, поднимавшаяся под давлением пружины при извлечении стержня-чеки, после чего гранату следовало бросить — поскольку боёк, приводимый в движение пружиной, разбивал детонатор, поджигавший запал. Спустя четыре с половиной секунды граната становилась взрывом и смертью. Гранаты — хитрая штука: доверять им нельзя. Брось её чуть позже, и она убьёт тебя, а не их. Другая проблема: бросаешь её — а она попадает в вытянутый сук и отлетает назад — совсем неловко. Вследствие этого Боб проверил, имеет ли траектория его бросков достаточную свободу, а также убедился, что все чеки могут быть легко выдернуты из
Этим гранатам было по семьдесят лет. Бум или не бум — вот в чём вопрос. Поэтому он и намеревался бросить все пять — если только две сработают, у него уже будет шанс победить в этой войне (или хотя бы перейти к части со «Стэном»).
Более мерзкого оружия попросту не существовало. Его невозможно было любить — если только он не спасал вам жизнь миллион раз, но и тогда оно требовало бы проявления силы воли. «Стэн» представлял собой несколько стальных труб, сваренных вместе в пятницу, 4:57 по британскому летнему фронтовому времени, за три минуты до конца смены. Капли и потёки металла, затвердевшие в наросты, повсюду пятнали его будто бы гладкую поверхность, словно по нему брызнули горячим, а теперь застывшим маслом. Он был вне всякой критики — словно бы его создали за кухонным столом (а фактически там «Стэн» и был создан). Дребезжащий и разболтанный, с неснятыми фасками, он нещадно карал руки и тело стрелка, будучи попросту трубой с торчащими из неё под нескладными углами штуковинами. Магазин вставлялся горизонтально, что делало его адски разбалансированным, а защищающая спуск скоба была создана до того, как появилось понятие о кривых линиях. Ничего из элегантности, обтекаемости, изящества, эргономики или солидности в нём не было. Мушка отсутствовала, целик же представлял собою небольшой бугорок с отверстием — никто и никогда не использовал его. Номенклатурное название было столь же тупым: автоматический карабин. Единственное, на что годилась эта штука — так это убийство людей.
Боб не горел желанием бороться за свою жизнь с этой штукой, предпочитая нечто иное. Однако, британцы победили в своей части Второй Мировой, так что придётся вывозить с тем, что есть. Ради Людмилы Петровой он пошёл бы в бой даже с консервной открывалкой.
Тут он услышал преследователей — наконец-то. Это принесло долгожданное облегчение. Пригнувшись и не высовываясь, Боб смог их и увидеть.
Шестеро. Семеро, если и собаку считать — она шла первой, вынюхивая феромоны, которых там не было. Пёс тянул на поводке за собой Первого Громилу, а за ними следовали Громилы со Второго по Пятый, все в спортивных костюмах или джинсах — действительно здоровые, сильные, крепко сбитые парни. Бандитское мясо — у каждого короткоствольный АК-74 с длинным оранжевым магазином на сорок патронов. Джерри Ренн не затруднялся с выпиской команды «А» из Дубая — он набрал бойцов с московских улиц, типичных дешёвых бандитов с тяжёлыми бровями, челюстями, сведёнными избытком тестостерона, шеями, подобными покрышкам дизельных грузовиков, огромными ручищами и аурой быстрой и бездумной брутальности, столь необходимой для наведения ужаса на задумавших сопротивление и поддержания порядка в группе, равно как и для гарантии комфорта боссу. Наркокурьеры, охранники, силовая поддержка, вышибалы, коллекторы, убийцы, стрелки — чего бы ради их ни позвали, они обеспечивали всё, что нужно безо всяких раздумий до дела и вины после, будучи универсальными солдатами любой банды. За их работу им платили кокаином, шлюхами и золотыми цепями. В хорошие дни у них было всё из этого, в плохой день им доставался свинец на скорости в тысячу двести футов в секунду.
Последним в цепочке шёл Джерри — также с укороченным АК. Это делало его одним из парней, которых следовало убить. Боб пытался не персонализировать врагов, но ему всё же подумалось, что убить Джерри будет некоторым образом круто. Судя по всему, Джерри считал себя весьма серьёзным человеком, а Суэггера полагал во многих годах за пределами эффективности — попросту старым козлом со щёлкающими суставами и стальным протезом вместо одного из них. Было бы приятно разнести его лицо восемнадцатью, и то и двадцатью пулями из «Стэна».
В этот раз Джерри дополнил свой костюм бейсболкой цвета хаки и типичным «убей-меня-первым» тактическим жилетом, который носят все наёмники. Всё его барахло было песочного цвета — словно бы он собирался в песочницу. Также на нём были убийственные очки «Оукли», ЗиГ-226, висящий на бедре в кобуре «Томми Тактик» и пара слишком дорогих снова тактических ботинок. Всё это вместе придавало ему вид модели с сайта iTactical.com.
Вся шестёрка не разговаривала, не несла ерунды, не курила и не смеялась. Они не лучились заведомой уверенностью — хоть позы их и были далеки от готовности четвёртой степени, которая позволяет вам выжить на поле боя. Было ясно, что своих оппонентов они уже считали мёртвыми. Старик с покалеченным бедром и не такая старая, но всё же уже бабушка, женщина — без оружия, без воды, в дикой местности, о которой они ничего не знали, двигающиеся вверх по склону так быстро, как они только могут, но спотыкающиеся на каждом шагу. О чём тут волноваться?
Рейли не могла думать о Париже. Не могла она думать и об Оушен-сити. Она не боялась — во всяком случае, так, как многие боятся: потеют, слабеют, воздух горячеет, заставляя дышать чаще и в рваном ритме, но его всё равно не хватает. Её состояние больше походило на любопытство: я — что, действительно это сделаю? Есть много причин, по которым это не лучшая идея. А что Марти скажет? Ты — что, бандитов убивала? Полиции не говори ничего.
Так что она попыталась подумать о чём-то ещё — о том, что она действительно любила, о том, что занимало её долгие годы. О Уилле, двух дочерях и внуке она думать не хотела, поскольку от этих мыслей боялась размякнуть и впасть в сожаление. В итоге она подумала о ньюсрумах.
Рейли удачно прожила жизнь в ньюсрумах — среди несерьёзных, забавных, ироничных людей — как гениев и талантов, так и дураков и сумасбродов. Ньюсрумы оставляли после себя самые дикие воспоминания: там был репортёр, который вышел снимать сюжет, а у него угнали корпоративную машину — вдобавок он ещё и был пьян. Была странная старая леди, которая носила кожаную пилотку и платье, сшитое из флага Мэриленда. Был несостоявшийся священник, который во время каждого ланча скармливал четвертаки автоматам в пип-баре неподалёку. Был человек, знавший толк в массажных салонах. Встречались там мужчины с накладными волосами, убеждённые WASP, евреи и азиаты, редакторы в штанах с высокой талией и наоборот — в чересчур заниженных штанах. Ей как-то пришлось пережить бурю, когда очередной новый режим привёл с собой всех, кого он только мог нанять, из Филадельфии — включая водителей. Был там парень, который потом стал ТВ-продюсером и другой, который писал романы. Основная масса приходила в этот бизнес случайно — им нужно было проводить время вдали от утомляющих их жён и мужей. Но были и профессионалы, действительно отличные люди, чертовски любившие свою работу и проводившие здесь шестьдесят часов в неделю — неважно, было ли это необходимым или нет. Они делали семьдесят процентов всей работы, но никогда не держали зла на тех, кто исчезал в пять часов.
Однако, времена менялись. Корпоративный дух брал своё: модель бизнеса изменилась с «плати лучшим по максимуму» на «плати худшим по минимуму». Из шоу бездельников бизнес превратился в средних размеров страховую компанию: посредственности весь день сидели за мониторами, и звук пальцев, бегающих по пластиковым клавиатурам постепенно заглушил щёлканье клавиш пишущих машинок, перемежающееся иной раз звонким ударом, говорящим о том, что Джонни Эйс допечатал строку. Она даже вспомнила дни линотипов, будучи достаточно старой для того, чтобы застать несколько последних лет этой древней техники и поработать рядом с угрюмыми трудягами-печатниками, которые были единственными из всех — включая начальников — которые понимали, что они делают. Вспомнила она и своего первого редактора-верстальщика, который сотню раз спасал её карьеру в наборном цеху и играл на печатниках словно на струнном оркестре, зная их всех и их детей по именам. Это воистину был газетчик!
Помнила она и столы для переписки, и сколотые вместе, скрученные и вложенные в снаряд пневмотрубы откопированные листки, которые с сочным всхлюпом — никогда не забудете его, если хоть раз слышали! — отправлялись затем на композицию. Остался в памяти литературный редактор, который говорил: «Да, я вижу. Ты сочиняешь заголовок для каждой истории.» Ей вспоминались редакторы с воображением хомяков и хомяки, которые могли бы быть редакторами, а также целое поколение старой седой пьяни с трясущимися руками, которое с приходом компьютеров быстро самоликвидировалось — они могли за минуту создать статью из телефонного звонка любого крикуна, но потерялись в киберпространстве.
Аферы, ненависть, вендетты, страсти, лояльность любящих и уважающих своих партнёров людей, помогавших друг другу по первому зову. Она помогала и ей помогали.
«Я прожила отличную жизнь,» — подумалось ей. Если и доведётся её закончить — то золотой век она в любом случае застала. Разве что никто из них не знал, что то был золотой век.
— Давай!!! — заорал Суэггер.
Она шагнула вперёд, оглядела местность и удивилась — как близко они были! Рейли тут же нажала на спуск, и металлическая машинка в её руках превратилась в бьющийся и рвущийся из рук отбойный молоток, превращающий окружающий мир в оглушительный шторм. Пули с треском врезались куда попало, разбрасывая осколки и рикошетя, а приклад, прижатый рукой к боку, больно колотил по рёбрам. Бронзовая дуга гильз лилась из окошка справа, а на дульном срезе плясал безумный огонь из чередующихся вспышек, сбивающий зрение. Пока пистолет-пулемёт грохотал, она зажмурила глаза и открыла их лишь тогда, когда «Стэн» опустел — чтобы увидеть то разрушение, что он принёс в мир.