Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— О милосердный государь, теперь ты имеешь то, чего добивался! Отныне ты царь и великий князь всея Руси! Повелевай и наслаждайся владычеством, коего жаждал! Да вели меня отвести на плаху! Умру, за Русь не вопия! — кричал, юродствуя и сверкая бешеными глазами, Иван Грозный, нисколько не смущаясь тем, что сам в сей миг был смешон.
Вельможи не смотрели на царя, а, низко опустив головы, вздыхали. Особенно страдали земцы. И ни у кого не хватило духу остановить царя, сказать, что ему, государю великой державы, постыдно быть шутом или юродивым.
И
— Государь и великий князь всея Руси Иван Васильевич, встань и не гневи Всевышнего. Сего шутовства он не простит. Не срами российский престол!
Иван Грозный поднялся стремительно. Встал перед митрополитом, гневно сверкая глазами, властно произнёс:
— Верно, владыка, шутом мне не должно быть, потому как я есть карающая десница. Ты зришь изменника и посягателя на царский трон! Какой же мерой ему воздать?
— Отпусти его с миром! Он чист перед тобой, государь, — потребовал митрополит.
— Как бы не так! Вот члены Боярской думы, — и Иван протянул руку в сторону земцев. — Спроси их, что они изрекут?
— Спрошу, — ответил Филипп и подошёл к боярам. — В чём вина конюшего Фёдорова, который многие годы стоял перед вами?
Бояре скопом молчали и прятали глаза от митрополита. Но из-за их спин кто-то крикнул:
— Он замышлял измену вместе с князем Владимиром Старицким!
Филипп шагнул вперёд, земцы расступились, и он увидел Судка Сатина. Царь Иван подбежал к митрополиту, схватил его за рукав святительских одежд и, тряся, спросил:
— Что изречёшь на сие, что? Да мыслю — ничего, потому как сам ты с изменником вкупе!
— Вот та ехидна, коя оклеветала Фёдорова! — И Филипп ткнул посохом в Сатина. — Ты же, государь, болен сатанинской хворью, — тихо сказал Филипп и попытался освободиться от руки царя.
Царь отпустил митрополита, но продолжал, кривляясь:
— Сие тебе видится. Но ты сей миг узришь и другое. Ты увидишь, как я наказываю крамольников. — И он крикнул опричникам: — Эй, люди, казните сего самозванца! Вот вам моя сабля! — И Грозный обнажил её, бросил подбегавшему Василию Грязному. Опричник поймал саблю да извернулся и бросился на Фёдорова, ударив его по шее наотмашь. Но не отсёк головы, она лишь упала на правое плечо, и кровь хлынула на трон.
— Он ещё жив, он смеётся! — крикнул молодой Басманов и, выхватив саблю, пронзил Фёдорова в сердце.
Земские бояре и дворяне в страхе покидали тронную залу, теснились, давили друг друга в дверях. Митрополит поднял крест и громко произнёс, обращаясь к царю:
— Анафему тебе, изверг и аспид, во веки веков. — Он подошёл к убитому Фёдорову, закрыл ему глаза и тихо молвил: — Вознесись на небеса, душа твоя, агнец безвинный. — С тем и покинул царский дворец.
К трону подбежали царские слуги, завернули в холст тело Фёдорова и унесли. Досужие горожане
Несколько дней после лютой казни Ивана Фёдорова владыка не покидал своих покоев. Но через служителей он знал, что Иван Грозный продолжал злочинствовать над многими боярами и дворянами, кои были близки к главе Земской думы и оказались в списке князя Владимира Старицкого. Позже с амвонов московских церквей и соборов священники читали молитвы за упокой душ убиенных. Было таковых сто сорок вельмож и за две сотни челяди тех господ. Среди казнённых было шестеро из боярского рода Колычевых и человек двадцать их сородичей.
А четвёртый день после казни Фёдорова митрополит покинул кремлёвские палаты и уехал к боярину Михаилу Колычеву. В тот же день опричники чёрной сворой ворвались в палаты митрополита, разбежались по всем покоям, по хозяйственным службам, схватили всех служителей владыки, всех соборных старцев, кои жили при нём. И все они были брошены в земляную тюрьму. Вечером того же дня на подворье Колычевых приехал кравчий Фёдор Басманов и передал Филиппу повеление царя быть ранним утром на другой день в Новодевичьем монастыре. Царь потребовал от митрополита, чтобы он отслужил в храме обители торжественный молебен в честь своей жены черкешенки Марии Темрюковны.
Филипп исполнил волю Ивана Грозного, приехал в монастырь ранним утром. Чествование совпало с празднованием дня чудотворной иконы Смоленской Божьей Матери. Сия реликвия, написанная евангелистом Лукой в Антиохии и волею Божьего Провидения явившаяся на Русь в ХП веке, хранилась в Благовещенском соборе Кремля, но ко дню празднования повелением Грозного её привезли в Новодевичий монастырь. И быть бы богослужению великолепным, если бы не кощунственная вольность государя. Иван Грозный появился в обители следом за митрополитом. Как и в Успенский собор, в монастырь с ним прихлынула свора опричников. Да это было терпимо, потому как чёрные воины вошли в женскую обитель чинно и без головных уборов, безоружные. Однако среди русских опричников на сей раз оказалось несколько татар и черкесов — иноверцев. А рядом с царицей Марией встала близ амвона ханша Сююн-бике. Митрополит ко всему этому отнёсся снисходительно. Но, как только началась Божественная литургия, владыка заметил, что иноверцы надевали шапки магометанского покроя — тафьи.
Филипп понял, что сие кощунство не невольное осквернение православного храма магометанами, а преднамеренное, задуманное кем-то прежде. Митрополит сошёл с амвона к царю и, показывая на опричников в тафьях, сурово спросил:
— Сие ли подобает царю творить в православном храме?
Царь на замечание митрополита не разгневался, а, хитро прищурив глаза, сказал:
— Я их позвал по воле царицы Марии. Но ты волен изгнать их из храма. Потому утешь себя.
— Я изгоню их, государь-батюшка и государыня-матушка, — ответил Филипп и поднялся на амвон.