Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— Ты меня прости и помилуй, друг мой Вассиан. Сошёл я с пути милосердия, толкаемый слугами сатаны. Это они заставили лишить тебя княжеского звания, по их воле я отдал тебя в монашество, был послушником, когда судили тебя. Прости меня, грешного, — молил великий князь со слезами.
Лёжа на гнилой соломе под дерюгой, умирающий Вассиан поднял голову и, увидев освещённое свечой лицо Василия, сказал:
— Ты не с тем пришёл. Имеющие власть от Бога так не приходят. Ты пришёл к покаянию от сатаны.
Василий задыхался от смрада нечистот, произнёс с трудом, прикрывая рот рукавом кафтана:
— Я пришёл с миром. Близок исход, боль неизлечимая одолела меня. Потому прими моё покаяние во имя моих малолетних детей, дабы не несли они проклятие за грехи отцов своих. Да не падёт на них твоё проклятие
— Зачем же не вывел меня из хлевины, прежде чем каяться? Господь давно от тебя отвернулся. Ты окружил себя злодеями и слугами дьявола. Твои Даниил, Досифей, Нифонт и Феогност не есть слуги Божии, но аки звери из геенны огненной и адовой. Потому нет тебе от меня ни милости, ни прощения. — И Вассиан спрятал голову под дерюгу.
Великий князь понял, что уйдёт из подземелья без покаяния. Гнев опалил его грудь. Он хотел пнуть ногой распростёртого на соломе узника, но острая боль под левой лопаткой пронзила его, и он едва нашёл силы крикнуть:
— Эй, хранители, помогите мне!
В камору вбежали Фёдор Колычев и Дмитрий Палецкий, сплели из рук крестовину, усадили на неё великого князя и вынесли из подвала. Стоявший у выхода Феогност ринулся было замкнуть дверь подвала, но Василий грозно остановил его:
— Стой, кат! Отдай ключ! Сам иди в хлевину, там и сгниёшь!
Когда государя уложили на медвежью шкуру в каптане, он повелел Палецкому:
— Иди и замкни Феогноста. — И лишь только Дмитрий ушёл, сказал Фёдору: — Явись к Нифонту с моим повелением: Вассиана перевести в чистую келью, вымыть в бане и чисто одеть. Да останешься здесь, пока жив святой отец.
Больше месяца прожил Фёдор в Волочком монастыре. И все дни его прошли в близком общении со старцем Вассианом. Он медленно угасал, и у него мало осталось сил для беседы с полюбившимся ему молодым боярином. Однако всё поведанное богословом прочно оседало в памяти Фёдора, питало его душу благостью. Однажды, близко к исходу души, Вассиан призвал к себе Фёдора и весь вечер рассказывал ему, как уподобиться быть учеником Нила Сорского [28] . Вассиан говорил так увлечённо и живо, что Фёдору это показалось невероятным. Было похоже на то, что больной пошёл на поправку.
28
Нил Сорский (1433-1508) — русский церковный политический деятель и писатель; переписчик книг, монах, путешественник; основал первый русский скит (на р. Соре); нестяжатель, в 1503 г. выступил на церковном соборе за изъятие земель у монастырей.
— Не знаю мужа ноне здравствующего, который бы житием своим был выше похвалы святому отцу Нилу Сорскому. С той первой встречи с ним я и живу по его заветам. Он был чист и правдив, как родник, не чтил стяжателей и корыстолюбцев, живущих кривдой, угодничеством, упивающихся властью. Завещаю тебе, Федяша, прикоснуться к его сочинениям, к его слову о жизни и тлении. У него найдёшь защиту от тиранов и врагов, и тебя никогда и ничто не устрашит. «Дым есть житие сие, а исход, завершающий жизнь, подобен сну, который приходит ко всем, кто устал», — сказал Нил мне однажды. Будет час, сходи поклониться Нилу в Кириллов-Белозерский монастырь. То завещаю тебе.
Вассиан говорил всё тише. Слова любви и преклонения перед своим учителем звучали всё глуше, глаза мученика затухали, лицо светлело. И на вечерней заре ноябрьским морозным днём в миру князь Василий Патрикеев, в иночестве Вассиан, покинул сей мир, который без безмерно жесток и несправедлив к этому благородному и умному россиянину. Он ушёл из жизни без покаяния, не подпуская к себе никого из монастырской братии. А священника из ближней деревни игумен Нифонт запретил Фёдору приводить. Он даже не разрешил Колычеву похоронить Вассиана на монастырском кладбище. И Фёдор был вынужден увезти тело покойного из монастыря в деревню. Мужики сделали домовину, помогли выкопать на погосте могилу и вместе с Фёдором победовали, пролили слезу над гробом великомученика.
И пришёл час возвращаться в Москву. На душе у Фёдора было горько от сознания того,
В ночь со второго на третье декабря принявший за несколько часов до смерти монашество, нареченный именем Варлаам, великий князь всея Руси преставился.
Фёдор Колычев счёл себя свободным от государственной службы и через девять дней после кончины Василия Ивановича оставил стольный град. Уезжал он вместе с князем Андреем Старицким и отныне считал себя его служилым человеком. В день выезда из Москвы для Фёдора не было ничего дороже Стариц, ничего он с такой страстью не желал на свете, как только увидеть, прижать к сердцу любимую княжну Ульяну. Он рвался к ней, чтобы как можно скорее привести её в собор и скрепить любовь венчанием. Фёдор шептал в пути: «Ульяша, милая, если бы у меня были крылья...»
Декабрь показал свой нрав жестокими морозами и обжигающими ветрами, но ничто не могло остановить Фёдора, и он готов был покинуть свиту князя Андрея и мчать в Старицы без устали.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
БОРЬБА ЗА ТРОН
Великий князь Василий Иванович, умирая, назвал имя престолонаследника твёрдо и ясно. Он хотел, чтобы на Мономахов трон взошёл сын великой княгини Елены Васильевны Иван. Но никому из близких бояр, князей и прочих вельмож не было ведомо, о чём думал в сей последний час государь всея Руси. А думал он, уходя из бренного мира, с горечью о том, что судьба не наградила его истинным наследником Рюрикова корня — кровинушкой. На смертном одре он признался, но только лишь себе, что всю жизнь страдал бесплодием и ни одна россиянка не понесла от него дитя. И княжич Иван, коего он назвал своим сыном, не был таковым по плоти и крови. Прошептали ему однажды о каком-то отшельнике, обитающем в лесах за Боровском. Да был он, сказали ему, крещёным кавказским князем Ибрагимом, а в монашестве Ипатом, и творил он чудеса по чадородию. Слух этот пошёл от воинов, кои сопровождали княгинь Елену и Анну. Те воины были послухами князя Ивана Овчины. Он внял им и с батюшкой поделился. А батюшка Фёдор, конюший при великом князе, донёс печальную тайну государю. Вот и замкнулась цепочка. «Да что с того теперь, — устало подумал Василий, — пусть властвует на Руси сей прелюбодеич, лишь бы любезен был своим подданным». Подумал как-то вскользь Василий и о втором сыне, Юрии, родившемся спустя два года после Ивана. О его появлении было доподлинно ведомо, что он — плод прелюбодейства великой княгини Елены с молодым боярином Иваном Овчиной. Василий знал о любовной связи Елены с князем Овчиной, но не казнил их, будучи безнадёжно болен и не прощён за многие грехи. Потому и не взял на душу ещё один тяжкий грех. Василий отмахнулся от размышлений о судьбе второго сына. Он спешил, ему ещё надо было подобрать малолетнему Ивану опекунов. И государь уже на смертном одре досадил-таки великой княгине, не отдал ей опекунство над сыном. Он назвал опекунами будущего государя Ивана князей Дмитрия Бельского и Михаила Глинского.
Елена осталась недовольна изъявлением воли великого князя и не смирилась. Она сочла, что супруг уязвил её умышленно. Нашлись и другие, кто был недоволен решением Василия, лишённого болью ума. И они имели право перечить государю, но Всевышний убрал его вовремя.
Москва ещё печалилась, проводные колокольные звоны ещё не угасли над стольным градом. И поминальные столы не опустели, и слёзы лились у добросердых горожан. А на московском подворье удельного князя Юрия Дмитровского шла развесёлая игра и пированье. И подданные князя Юрия, приехавшие из Дмитрова подставить в трудный час своему государю плечо, а то и меч в защиту поднять, права утвердить, хватив не в меру хмельного, кричали: